Зачем нужна ошибка, забота или нераспознанное давление, можно ли позволить себе просто грустить, не приседая в спортзале, — куратор Мария Челоянц о выставке объединения «нии будущего», выпускников Школы дизайна «Высшей школы экономики».
Вероника Георгиева: При редакции вашего кураторского текста к выставке вы сильно сопротивлялись поправкам, утверждая важность ошибки. Большинство людей старается избегать ошибок и делать все максимально безошибочно. Вы же делаете ошибку своим героем. Зачем? Почему?
Мария Челоянц: Есть такой образ «сломанной машины», философский термин. Когда система отлажена, эта работающая машина выглядит естественно, как само собой разумеющееся и из-за этого она невидима. Многие системы так работают. В разных масштабах — от межличностных отношений, стереотипизированных семейных отношений, то есть небольших систем, до систем крупных. Машина становится заметной, когда она ломается, она начинает выдавать ошибку, какую-то искру, какой-то баг, и, начиная работать неправильным образом, себя обнаруживает. Обнаруживает и себя и тот способ работы, который для нее характерен. То есть система делает себя видимой.
Вероника Георгиева: При редакции вашего кураторского текста к выставке вы сильно сопротивлялись поправкам, утверждая важность ошибки. Большинство людей старается избегать ошибок и делать все максимально безошибочно. Вы же делаете ошибку своим героем. Зачем? Почему?
Мария Челоянц: Есть такой образ «сломанной машины», философский термин. Когда система отлажена, эта работающая машина выглядит естественно, как само собой разумеющееся и из-за этого она невидима. Многие системы так работают. В разных масштабах — от межличностных отношений, стереотипизированных семейных отношений, то есть небольших систем, до систем крупных. Машина становится заметной, когда она ломается, она начинает выдавать ошибку, какую-то искру, какой-то баг, и, начиная работать неправильным образом, себя обнаруживает. Обнаруживает и себя и тот способ работы, который для нее характерен. То есть система делает себя видимой.
Гоша Голицын и Мария Челоянц
фотограф: Наташа Гафина
ВГ: То есть, благодаря ошибке становится заметной ваша деятельность, то, что вы хотите привнести в этот мир.
МЧ: У любого художника есть критический аппарат, критический взгляд, при котором ты как будто не участвуешь особо всерьез в матрице мира, сохраняешь дистанцию для того, чтобы иметь возможность видеть какие-то вещи со стороны и смотреть на них критически. Меня позвали преподавать современное искусство в том момент, когда я им занималась всего лишь лет пять. Мы с Гошей Голицыным, моим напарником и по группе NONSNS, и по преподаванию сейчас, вошли в современное искусство уже взрослыми людьми. Мы учились в разных художественных школах, но в направлении того, чтобы всерьез начать называть себя художниками, мы двинулись уже из своих профессий, после учебы в ИПСИ (Институт современного искусства Иосифа Бакштейна). Я на тот момент была графическим дизайнером и преподавала графдизайн в Строгановке, а он был художником-постановщиком. Нам стало понятно, что до конца верить в те правила, которые мир тебе предлагает, которые он тебе настойчиво сообщает, невозможно. Это то, о чем сказано в нашем кураторском тексте, то, что видят дети («детьми» Мария называет своих учеников Школы дизайна «Высшей школы экономики», ред.) сейчас. Они взрослеют в мир, и мир предлагает им свои правила. Он говорит, что для того, чтобы быть здесь «успешным», нужно строить свой личностный бренд и так далее. Он им много чего говорит. Он говорит о том, чего хотеть, как относиться к своему телу, как строить семью, как строить отношения. Он дает тебе много готовых советов, и нормативов, построенных на чужом опыте. Мы с ними вместе смотрели на те правила, которые мир сообщает и на то внутреннее ощущение неправды, вместе настраивали эту оптику, при которой ты понимаешь, что для тебя это неправда, что для тебя это ложная штука, и как будто бы ты не готов к этому подключаться и в это всерьез играть. Потому что, играя в это всерьез, ты как будто бы эти правила своим подключением усиливаешь. И транслируешь их дальше на самом деле. То есть, ты как бы говоришь: «Классная игра! Можно я с вами?» (смеется) Мы с Гошей — я из профессии графического дизайнера, он из профессии художника-постановщика — оба были втянуты в коммерческий процесс, в создание рекламных продуктов. И у меня, и у него — мы с ним на этом сошлись, когда познакомились — было ощущение, что ты как будто бы не можешь всерьез к этому подключиться, не получается. Ты думаешь, чтобы поверить и начать кого-то рекламировать, мне нужно действительно понять, что эти люди серьезно делают то, что они делают. В общем, начать очень честно к этому подключаться. И ты ловишь себя на том, что это не выходит. Эта сделка с собой просто не удается. Ты на нее не идешь. И вот такое ощущение: ты видишь эту матрицу, но не хочешь в нее включаться, а хочешь говорить про нее.
ВГ: Теперь я понимаю, почему многие работы ваших студентов берут за основу рекламную форму, это как бы реклама, вывернутая наизнанку. В самом подходе содержится ирония по отношению к рекламному продукту.
МЧ: В принципе, да. Если посмотреть на наши проекты, которые мы с Гошей делали до того, как появилось это расширение в виде NONSNS BABY, то там есть видео-арт и в виде тв-шоу, и в виде рекламных роликов, и в виде репортажей — мы любим эти медиумы и активно используем язык массовой культуры… Мы не старались заполировать и сделать гладкой эту рекламу, как это обычно бывает. Наши телерепортажи, например, тоже сшиты как бы ошибкой наружу. Потому что на телевидении шьют очень гладко — мы никогда не узнаем, что у людей в кадре очень много слов-паразитов, много бестолковостей и даже непонимания, что делать. Нам показывают очень гладкую картинку, и ты, как живой человек, относительно этой картинки всегда недостаточен, всегда какой-то шершавый, неправильный, все время ты с ошибкой относительно этого глянца.
МЧ: У любого художника есть критический аппарат, критический взгляд, при котором ты как будто не участвуешь особо всерьез в матрице мира, сохраняешь дистанцию для того, чтобы иметь возможность видеть какие-то вещи со стороны и смотреть на них критически. Меня позвали преподавать современное искусство в том момент, когда я им занималась всего лишь лет пять. Мы с Гошей Голицыным, моим напарником и по группе NONSNS, и по преподаванию сейчас, вошли в современное искусство уже взрослыми людьми. Мы учились в разных художественных школах, но в направлении того, чтобы всерьез начать называть себя художниками, мы двинулись уже из своих профессий, после учебы в ИПСИ (Институт современного искусства Иосифа Бакштейна). Я на тот момент была графическим дизайнером и преподавала графдизайн в Строгановке, а он был художником-постановщиком. Нам стало понятно, что до конца верить в те правила, которые мир тебе предлагает, которые он тебе настойчиво сообщает, невозможно. Это то, о чем сказано в нашем кураторском тексте, то, что видят дети («детьми» Мария называет своих учеников Школы дизайна «Высшей школы экономики», ред.) сейчас. Они взрослеют в мир, и мир предлагает им свои правила. Он говорит, что для того, чтобы быть здесь «успешным», нужно строить свой личностный бренд и так далее. Он им много чего говорит. Он говорит о том, чего хотеть, как относиться к своему телу, как строить семью, как строить отношения. Он дает тебе много готовых советов, и нормативов, построенных на чужом опыте. Мы с ними вместе смотрели на те правила, которые мир сообщает и на то внутреннее ощущение неправды, вместе настраивали эту оптику, при которой ты понимаешь, что для тебя это неправда, что для тебя это ложная штука, и как будто бы ты не готов к этому подключаться и в это всерьез играть. Потому что, играя в это всерьез, ты как будто бы эти правила своим подключением усиливаешь. И транслируешь их дальше на самом деле. То есть, ты как бы говоришь: «Классная игра! Можно я с вами?» (смеется) Мы с Гошей — я из профессии графического дизайнера, он из профессии художника-постановщика — оба были втянуты в коммерческий процесс, в создание рекламных продуктов. И у меня, и у него — мы с ним на этом сошлись, когда познакомились — было ощущение, что ты как будто бы не можешь всерьез к этому подключиться, не получается. Ты думаешь, чтобы поверить и начать кого-то рекламировать, мне нужно действительно понять, что эти люди серьезно делают то, что они делают. В общем, начать очень честно к этому подключаться. И ты ловишь себя на том, что это не выходит. Эта сделка с собой просто не удается. Ты на нее не идешь. И вот такое ощущение: ты видишь эту матрицу, но не хочешь в нее включаться, а хочешь говорить про нее.
ВГ: Теперь я понимаю, почему многие работы ваших студентов берут за основу рекламную форму, это как бы реклама, вывернутая наизнанку. В самом подходе содержится ирония по отношению к рекламному продукту.
МЧ: В принципе, да. Если посмотреть на наши проекты, которые мы с Гошей делали до того, как появилось это расширение в виде NONSNS BABY, то там есть видео-арт и в виде тв-шоу, и в виде рекламных роликов, и в виде репортажей — мы любим эти медиумы и активно используем язык массовой культуры… Мы не старались заполировать и сделать гладкой эту рекламу, как это обычно бывает. Наши телерепортажи, например, тоже сшиты как бы ошибкой наружу. Потому что на телевидении шьют очень гладко — мы никогда не узнаем, что у людей в кадре очень много слов-паразитов, много бестолковостей и даже непонимания, что делать. Нам показывают очень гладкую картинку, и ты, как живой человек, относительно этой картинки всегда недостаточен, всегда какой-то шершавый, неправильный, все время ты с ошибкой относительно этого глянца.
ВГ: Мы говорим сейчас о работах вашей с Гошей Голицыным группы NONSNS?
МЧ: Да. Когда нас позвали заниматься искусством вместе со студентами, передавать им свое понимание, мы вели с ними честный разговор, передавали им то, что мы сами поняли на этом пути. И, конечно, какие-то наши стратегии вполне узнаваемы. Мимикрия, работа с ошибкой, работа с коммерческим языком. Про коммерческий язык я вот еще что хотела сказать. Это то, что я прочитала, давным-давно в дневнике Уорхола, и как-то к у меня эта фраза засела, и долго была мне не очень понятна. Он говорит, казалось бы, простую вещь: я — зеркало. И в принципе не особо расшифровывает. И ты думаешь, что бы это значило? Потом становится понятно, что когда он в коммерческом обществе, обществе потребления рисует суп Campbell и выдает тиражируемые вещи, а не делает какие-то супер уникальные вещи, то, в принципе, он изображает ценности, которые есть у этого общества.
ВГ: Да, Уорхол действительно отражает как зеркало социальные ценности, мир консьюмеризма. В этом же дневнике «Философия Энди Уорхола (от А к Б и наоборот)», помню, он говорит, что был момент, когда он не знал что ему делать, и одна из его подруг, когда он попросил у нее совета, спросила, а что ты больше всего любишь?, он ответил — деньги. И тогда она сказала: «Ну вот и рисуй деньги». И Уорхол стал рисовать купюры.
МЧ: Да-да. Что мы любим? На что мы молимся? На поп-звезд и еду быстрого приготовления из банки. Такая история… И в принципе, мы используем язык рекламы и что-то, что нас постоянно окружает, что-то супер привычное. Например, садишься ты в такси и слышишь по радио, как продают квартиры в каких-то жилых комплексах. Какие тебе ценности называют, которые тебя стопудово должны заманить, что тебе рассказывают, — все это о многом говорит. Этот мир очень говорящий, и он постоянно проговаривается.
ВГ: Но у вас не рекламное агентство будущего. Вы назвали себя «нии будущего», научно-исследовательский институт. Вы все — люди молодые. Откуда тогда такое желание вновь окунуться в советскую символику?
МЧ: У нас такой способ работы. И все наши студенты, дети тоже в начале делают какое-то свое исследование. Все их работы — результат проведенных исследований. Дети работают прямо всерьез, они очень думающие, читающие, внимательные. Их оптика настроена так, чтобы очень серьезно смотреть на мир. Я думаю, что они так серьезно ставят вопросы, потому что для них это в каком-то смысле вопросы жизни. Они выходят в этот мир, и он их смущает.
ВГ: Еще бы. Этот мир нас в любом возрасте начинает смущать по максимуму! Есть, конечно, в этом прекрасном названии, «нии будущего», элемент абсурда. Понятно, что можно исследовать прошлое или настоящее, но кто исследует будущее?
МЧ: Наверное, это какая-то романтика, патетика таится в том, когда ты придумываешь будущее. Когда ты действительно можешь его фантазировать, совместно сочинять, каким ты хочешь, чтобы оно было. И не с помощью каких-то там супер технологий. На момент начала спецоперации у меня было две группы студентов. Сейчас мы одну группу выпускаем, ту которая стала «нии», их девять человек. А тогда была еще группа дипломников в Строгановке. Они учились графическому дизайну, и в той группе было сорок человек. С художниками мы делали выставки, а с группой, которая занималась графическим дизайном, мы делали фирменные стили и книжки. Хорошо помню взгляд двадцатилетних детишек. Они выходят в мир, который начинает выдавать эффекты, которых раньше не выдавал и которых никто от него не ожидал. Они приходили на пары и смотрели на меня очень внимательно, с серьезным вопросом в глазах, который звучал бы примерно так: «Мы действительно будем продолжать делать проекты? Мы, правда, будем делать фирменный стиль? У нас, правда, будет диплом?» И в этот момент было принято важное внутреннее решение. И с теми, и с другими мы решили: да, будем. Мы поняли, что манифестируем, какое будущее мы выбираем, потом пришло название «нии будущего». И этими, как будто бы небольшими, действиями, просто тем, что мы продолжаем делать свои проекты, мы тестируем настоящее и манифестируем будущее, мы его выбираем.
ВГ: Вы называете себя «независимая гибридная организация». Что это значит?
МЧ: Это мы с Гошей Голицыным и Русланом Поланиным так действовали. Нас в NONSNS было тогда трое, мы делали проект в «Гараже», и они нас внесли в архив с такой формулировкой — «гибридная». Мы не сразу поняли, о чем речь, но потом поняли. (смеется) У нас такой способ работы — для разных проектов мы подключаем разных участников. То есть, это самоорганизация, у которой нет фиксированной, неизменной формы, а есть интенция соединяться с кем-то еще. Есть соучастники или, как тогда мы их называли, «сессионные участники», как в музыкальных группах, которые приглашают участников на те или иные проекты или концерты. История такая: есть NONSNS, — тогда нас было трое, а сейчас двое, — я и Гоша, и мы преподаем в «Вышке». Я у этих детей, которые сейчас стали «нии будущего» преподавала три года, начинала вместе с Катей Сиверс, а выпускаем их мы вместе с Гошей. То есть, мы с ним вместе ведем курс год. И по истечению этого, последнего года их обучения в «Вышке», мы решили не расставаться и образовать это коллектив. В проектах, которые мы делали с «Гаражом», где нас, собственно, и назвали «гибридной самоорганизацией», мы придумывали хэппенинги по образам телешоу, куда мы звали разных людей, которые у нас снимались. Мы предлагали им действовать по общему предложенному нами сценарию, но то, как именно они вели себя в кадре и что говорили, было уже абсолютно их делом. Это было приглашение к сотворчеству. Они полноценно проявляли себя, становились соучастниками. Сейчас, в проекте «нии будущего», получается, что нашими соучастниками становятся дети.
МЧ: Да. Когда нас позвали заниматься искусством вместе со студентами, передавать им свое понимание, мы вели с ними честный разговор, передавали им то, что мы сами поняли на этом пути. И, конечно, какие-то наши стратегии вполне узнаваемы. Мимикрия, работа с ошибкой, работа с коммерческим языком. Про коммерческий язык я вот еще что хотела сказать. Это то, что я прочитала, давным-давно в дневнике Уорхола, и как-то к у меня эта фраза засела, и долго была мне не очень понятна. Он говорит, казалось бы, простую вещь: я — зеркало. И в принципе не особо расшифровывает. И ты думаешь, что бы это значило? Потом становится понятно, что когда он в коммерческом обществе, обществе потребления рисует суп Campbell и выдает тиражируемые вещи, а не делает какие-то супер уникальные вещи, то, в принципе, он изображает ценности, которые есть у этого общества.
ВГ: Да, Уорхол действительно отражает как зеркало социальные ценности, мир консьюмеризма. В этом же дневнике «Философия Энди Уорхола (от А к Б и наоборот)», помню, он говорит, что был момент, когда он не знал что ему делать, и одна из его подруг, когда он попросил у нее совета, спросила, а что ты больше всего любишь?, он ответил — деньги. И тогда она сказала: «Ну вот и рисуй деньги». И Уорхол стал рисовать купюры.
МЧ: Да-да. Что мы любим? На что мы молимся? На поп-звезд и еду быстрого приготовления из банки. Такая история… И в принципе, мы используем язык рекламы и что-то, что нас постоянно окружает, что-то супер привычное. Например, садишься ты в такси и слышишь по радио, как продают квартиры в каких-то жилых комплексах. Какие тебе ценности называют, которые тебя стопудово должны заманить, что тебе рассказывают, — все это о многом говорит. Этот мир очень говорящий, и он постоянно проговаривается.
ВГ: Но у вас не рекламное агентство будущего. Вы назвали себя «нии будущего», научно-исследовательский институт. Вы все — люди молодые. Откуда тогда такое желание вновь окунуться в советскую символику?
МЧ: У нас такой способ работы. И все наши студенты, дети тоже в начале делают какое-то свое исследование. Все их работы — результат проведенных исследований. Дети работают прямо всерьез, они очень думающие, читающие, внимательные. Их оптика настроена так, чтобы очень серьезно смотреть на мир. Я думаю, что они так серьезно ставят вопросы, потому что для них это в каком-то смысле вопросы жизни. Они выходят в этот мир, и он их смущает.
ВГ: Еще бы. Этот мир нас в любом возрасте начинает смущать по максимуму! Есть, конечно, в этом прекрасном названии, «нии будущего», элемент абсурда. Понятно, что можно исследовать прошлое или настоящее, но кто исследует будущее?
МЧ: Наверное, это какая-то романтика, патетика таится в том, когда ты придумываешь будущее. Когда ты действительно можешь его фантазировать, совместно сочинять, каким ты хочешь, чтобы оно было. И не с помощью каких-то там супер технологий. На момент начала спецоперации у меня было две группы студентов. Сейчас мы одну группу выпускаем, ту которая стала «нии», их девять человек. А тогда была еще группа дипломников в Строгановке. Они учились графическому дизайну, и в той группе было сорок человек. С художниками мы делали выставки, а с группой, которая занималась графическим дизайном, мы делали фирменные стили и книжки. Хорошо помню взгляд двадцатилетних детишек. Они выходят в мир, который начинает выдавать эффекты, которых раньше не выдавал и которых никто от него не ожидал. Они приходили на пары и смотрели на меня очень внимательно, с серьезным вопросом в глазах, который звучал бы примерно так: «Мы действительно будем продолжать делать проекты? Мы, правда, будем делать фирменный стиль? У нас, правда, будет диплом?» И в этот момент было принято важное внутреннее решение. И с теми, и с другими мы решили: да, будем. Мы поняли, что манифестируем, какое будущее мы выбираем, потом пришло название «нии будущего». И этими, как будто бы небольшими, действиями, просто тем, что мы продолжаем делать свои проекты, мы тестируем настоящее и манифестируем будущее, мы его выбираем.
ВГ: Вы называете себя «независимая гибридная организация». Что это значит?
МЧ: Это мы с Гошей Голицыным и Русланом Поланиным так действовали. Нас в NONSNS было тогда трое, мы делали проект в «Гараже», и они нас внесли в архив с такой формулировкой — «гибридная». Мы не сразу поняли, о чем речь, но потом поняли. (смеется) У нас такой способ работы — для разных проектов мы подключаем разных участников. То есть, это самоорганизация, у которой нет фиксированной, неизменной формы, а есть интенция соединяться с кем-то еще. Есть соучастники или, как тогда мы их называли, «сессионные участники», как в музыкальных группах, которые приглашают участников на те или иные проекты или концерты. История такая: есть NONSNS, — тогда нас было трое, а сейчас двое, — я и Гоша, и мы преподаем в «Вышке». Я у этих детей, которые сейчас стали «нии будущего» преподавала три года, начинала вместе с Катей Сиверс, а выпускаем их мы вместе с Гошей. То есть, мы с ним вместе ведем курс год. И по истечению этого, последнего года их обучения в «Вышке», мы решили не расставаться и образовать это коллектив. В проектах, которые мы делали с «Гаражом», где нас, собственно, и назвали «гибридной самоорганизацией», мы придумывали хэппенинги по образам телешоу, куда мы звали разных людей, которые у нас снимались. Мы предлагали им действовать по общему предложенному нами сценарию, но то, как именно они вели себя в кадре и что говорили, было уже абсолютно их делом. Это было приглашение к сотворчеству. Они полноценно проявляли себя, становились соучастниками. Сейчас, в проекте «нии будущего», получается, что нашими соучастниками становятся дети.
ВГ: То есть, есть группа NONSNS, а есть дочернее объединение — NONSNS BABY…
МЧ: (смеется) Дочернее мы на ходу придумали, честно говоря… Мы сами вначале никак не могли определить структуру, понять, чтó это — направление деятельности, отделение, секция, дочерняя компания? Очевидно было что, кажется, у нас наклевывается какая-то художественная деятельность с этими детьми, которая будет независима от института. Само так получается, что мы будем с ними работать уже вне стен института, без запроса на то, чтобы раз в несколько месяцев делать какую-то художественную работу по карте креативных компетенций. Мы сами будем просто что-то делать вместе с ними. Стало ясно, что нам нужно это направление нашей деятельности как-то назвать, и решили, что это будет называться NONSNS BABY. То есть, когда мы вдвоем с Гошей — это NONSNS, а расширение, когда мы зовем ребят, будет называться NONSNS BABY. А «нии будущего» — это игра в «нии», где у каждого есть специфическая оптика, и направление научно-художественной деятельности. Причем когда эта банда собирается без нас, они называются «хорошо, но не супер», эту фразу они много слышали на просмотрах от коллег и решили сделать ее своим названием.
ВГ: Про направления художественной деятельности… Для выставки в ГРАУНД Солянке проекты участников художественного объединения представляют разные, как вы называете их, лаборатории. Что означают все эти захватывающие формулировки — «лаборатория изучения гендерных и личностных взаимоотношений в виртуальной реальности, лаборатория неотчужденных бережных взаимодействий и неотчужденной заботы, лаборатория проживания интуитивного доверия через коллективно-ритуальные практики, лаборатория осмысления бытового опыта и традиционалистского мышления, лаборатория изучения подростковости в институтах контроля и власти, лаборатория изучения мимикрии как основного метода посредственности»? Не могли бы вы расшифровать все это? Вы вместе них придумали?
МЧ: Названия ребята придумали сами, но у этих названий была разная степень подробности. Поэтому мы их редактировали, приводили к какому-то общему знаменателю. А так, это их интерес, который соединяется с их проектами в настоящий момент. В принципе, у многих получилось так, что вектор их интереса проходит насквозь уже не один год, то есть это и тот проект, который сейчас у каждого выставлен в ГРАУНД Солянке, и проекты, которые были до этого, все укладываются в один вектор. Например, интерес Павла Новака с гендерным исследованиями связан с тем, как люди репрезентируют себя в сети, и на эту тему он делает работы уже несколько лет. Они все разные и у него получается как будто бы собственная лаборатория уже. Он иногда подключает других людей, иногда один, но направление остается. Или Катя Михайлова с ее бытовыми практиками, проектом «Сядь поешь» про бытовые привычки и про заботу, которая может тесно переплетаться с тонким насилием, которое к тому же не всегда распознается… Каждый проект действительно расширятся. Если посмотреть их презентации, то это какие-то очень объемные исследования.
МЧ: (смеется) Дочернее мы на ходу придумали, честно говоря… Мы сами вначале никак не могли определить структуру, понять, чтó это — направление деятельности, отделение, секция, дочерняя компания? Очевидно было что, кажется, у нас наклевывается какая-то художественная деятельность с этими детьми, которая будет независима от института. Само так получается, что мы будем с ними работать уже вне стен института, без запроса на то, чтобы раз в несколько месяцев делать какую-то художественную работу по карте креативных компетенций. Мы сами будем просто что-то делать вместе с ними. Стало ясно, что нам нужно это направление нашей деятельности как-то назвать, и решили, что это будет называться NONSNS BABY. То есть, когда мы вдвоем с Гошей — это NONSNS, а расширение, когда мы зовем ребят, будет называться NONSNS BABY. А «нии будущего» — это игра в «нии», где у каждого есть специфическая оптика, и направление научно-художественной деятельности. Причем когда эта банда собирается без нас, они называются «хорошо, но не супер», эту фразу они много слышали на просмотрах от коллег и решили сделать ее своим названием.
ВГ: Про направления художественной деятельности… Для выставки в ГРАУНД Солянке проекты участников художественного объединения представляют разные, как вы называете их, лаборатории. Что означают все эти захватывающие формулировки — «лаборатория изучения гендерных и личностных взаимоотношений в виртуальной реальности, лаборатория неотчужденных бережных взаимодействий и неотчужденной заботы, лаборатория проживания интуитивного доверия через коллективно-ритуальные практики, лаборатория осмысления бытового опыта и традиционалистского мышления, лаборатория изучения подростковости в институтах контроля и власти, лаборатория изучения мимикрии как основного метода посредственности»? Не могли бы вы расшифровать все это? Вы вместе них придумали?
МЧ: Названия ребята придумали сами, но у этих названий была разная степень подробности. Поэтому мы их редактировали, приводили к какому-то общему знаменателю. А так, это их интерес, который соединяется с их проектами в настоящий момент. В принципе, у многих получилось так, что вектор их интереса проходит насквозь уже не один год, то есть это и тот проект, который сейчас у каждого выставлен в ГРАУНД Солянке, и проекты, которые были до этого, все укладываются в один вектор. Например, интерес Павла Новака с гендерным исследованиями связан с тем, как люди репрезентируют себя в сети, и на эту тему он делает работы уже несколько лет. Они все разные и у него получается как будто бы собственная лаборатория уже. Он иногда подключает других людей, иногда один, но направление остается. Или Катя Михайлова с ее бытовыми практиками, проектом «Сядь поешь» про бытовые привычки и про заботу, которая может тесно переплетаться с тонким насилием, которое к тому же не всегда распознается… Каждый проект действительно расширятся. Если посмотреть их презентации, то это какие-то очень объемные исследования.
Сядь поешь
Катя Михайлова
Что касается «бережного взаимодействия», то это Маша Авданина. Художница ощущает капиталистическое давление, ожидания от себя того, что она всегда должна быть в хорошей форме, всегда в отличном настроении, всегда быть очень продуктивной, обязательно каждую минуту учить английский, приседать и при этом фотографировать себя, показывая в соцсетях, какая она классная и насколько она в порядке. И ей даже не удается найти время и место для переживания например после завершения романтических отношений. Потому что, если ты хандришь и лежишь грустная, то ты законченная неудачница. Если тебе грустно — иди в спортзал, приводи себя в порядок поскорее. И проект о том, может ли быть какое-то бережное отношение к себе, не апроприированное капитализмом, который пытается и на этом тоже зарабатывать деньги, предоставляя тебе все эти инструменты срочного приведения себя в порядок. Можешь ли ты себе позволить просто грустить, не приседая чтобы не чувствовать вину за грусть? Бесконечное оценивание себя другими и собой тоже. Бесконечное сравнивание себя с другими. Все эти бесконечные инфлюэнсеры. Я сейчас понимаю, что соединяю сразу несколько ее проектов, потому что у нее был проект про инфлюэнсеров, и он тоже укладывается в вектор «лаборатории неотчужденных бережных взаимодействий и неотчужденной заботы».
Маша Авданина
ВГ: Какой, как вы думаете, ваши студенты получили опыт, выставившись в ГРАУНД Солянке? Сбылись их ожидания? Все-таки это, наверное, первая для них такая масштабная выставка.
МЧ: Первая. Они обалдели совершенно. Они обалдели полностью. Да и мы сами обалдели. Мы не ждали такого количества людей на открытии — когда мы ворвались и сразу взошли на сцену, это было большое удивление. Мы немного опоздали, потому что открытие на Солянке совпало с защитой дипломов в Вышке и от этого совпадения мы тоже обалдели. По большому счету, вчера мы в первый раз сообщили миру о том, что мы хотим быть вместе, о том, что мы есть, что «нии будущего» существует, и мы выбрали быть вместе. И это важный шаг. Это как «объявляю вас мужем и женой» — перформатив. (смеется) Перед лицом общественности мы заявляем о том, что мы выбрали быть вместе, что мы — семья.
Екатерина Рубцова
Выставка «День открытых дверей в “нии будущего”» продлится до 9 июля включительно.