Времена, когда под технологическим искусством понималось лазерное шоу, прошли. О произведениях искусства с применением технологий, которые помогают нам понять себя, других и мир — рассуждают Глеб Иванов и Данил Савинский, кураторы и художники выставки в ГРАУНД Солянке студентов магистратуры «Технологическое искусство» Университета науки и технологий МИСИС.
Данил Савинский, Глеб Иванов
Вероника Георгиева: Вы — студенты магистратуры МИСИС «Технологическое искусство». Почему вы выбрали такое направление?
Глеб Иванов: Тут сложно за всех отвечать. У меня, например, бэкграунд промышленного дизайнера. Я плавно начал переходить в медиа-инсталляции, работу с динамическим светом, с кинетическими объектами. И я понял, что мне будет очень полезно познакомиться с новыми людьми и с теми, с которыми я всегда хотел познакомиться. Ну, и, собственно, получение знаний — куда же без них.
ВГ: В последнее время очень часто люди из других профессий переходят в профессию художника, или совмещают. Даня, а почему ты выбрал технологическое искусство? У тебя ведь архитектурное образование?
Данил Савинский: Да, я закончил архитектурное заведение и стоял перед выбором, куда поступать. Я был побитым классической системой образования, я в нее очень не вписывался, и хотелось просто чего-то «недушного», какого-то адекватного образования, современного и актуального. А выбора в России немного. Есть Британка, есть Вышка. Я очень хотел пойти на «дизайн одежды», но это стоило от пятисот тысяч в год, и мне друг из Владивостока, который знал digital art и всю его предысторию, посоветовал ArtTECH. На тот момент я даже не понимал, насколько это круто. Для меня это выглядело непонятно, но оказалось то, что нужно. Для меня ровно пополам — половина это знания, которые нам дают, профессионализм, актуальность преподавателей в индустрии, и половина — это отношения. Отношения между людьми, отношения в коммьюнити, отношения между преподавателями и студентами, между кураторами и преподавателями. Чтобы все было искренне, вот что очень важно.
ВГ: В своем выступлении на открытии выставки в ГРАУНДе ты признался, что всю жизнь чего-то боялся, а сейчас у тебя нет этого страха. В чем заключался твой страх?
ДС: Есть такая концепция, что человек делает все либо в страхе, либо в любви. Это касается любой человеческой деятельности. А страх в классическом образовании основан на том, что у тебя сессия, оценки, тебя могут лишить стипендии. Глеб это тоже проходил… Особенно в креативных индустриях, преподаватели давят своим авторитетом, говорят, что ты не понимаешь, не можешь. И ты начинаешь что-то создавать в страхе. Ты боишься, что что-то произойдет, если ты этого не сделаешь. А можно создавать в любви, когда ты искренен в процессе и хочешь достичь результата, и у тебя от этого только теплые и приятные чувства, несмотря на сложности.
Глеб Иванов: Тут сложно за всех отвечать. У меня, например, бэкграунд промышленного дизайнера. Я плавно начал переходить в медиа-инсталляции, работу с динамическим светом, с кинетическими объектами. И я понял, что мне будет очень полезно познакомиться с новыми людьми и с теми, с которыми я всегда хотел познакомиться. Ну, и, собственно, получение знаний — куда же без них.
ВГ: В последнее время очень часто люди из других профессий переходят в профессию художника, или совмещают. Даня, а почему ты выбрал технологическое искусство? У тебя ведь архитектурное образование?
Данил Савинский: Да, я закончил архитектурное заведение и стоял перед выбором, куда поступать. Я был побитым классической системой образования, я в нее очень не вписывался, и хотелось просто чего-то «недушного», какого-то адекватного образования, современного и актуального. А выбора в России немного. Есть Британка, есть Вышка. Я очень хотел пойти на «дизайн одежды», но это стоило от пятисот тысяч в год, и мне друг из Владивостока, который знал digital art и всю его предысторию, посоветовал ArtTECH. На тот момент я даже не понимал, насколько это круто. Для меня это выглядело непонятно, но оказалось то, что нужно. Для меня ровно пополам — половина это знания, которые нам дают, профессионализм, актуальность преподавателей в индустрии, и половина — это отношения. Отношения между людьми, отношения в коммьюнити, отношения между преподавателями и студентами, между кураторами и преподавателями. Чтобы все было искренне, вот что очень важно.
ВГ: В своем выступлении на открытии выставки в ГРАУНДе ты признался, что всю жизнь чего-то боялся, а сейчас у тебя нет этого страха. В чем заключался твой страх?
ДС: Есть такая концепция, что человек делает все либо в страхе, либо в любви. Это касается любой человеческой деятельности. А страх в классическом образовании основан на том, что у тебя сессия, оценки, тебя могут лишить стипендии. Глеб это тоже проходил… Особенно в креативных индустриях, преподаватели давят своим авторитетом, говорят, что ты не понимаешь, не можешь. И ты начинаешь что-то создавать в страхе. Ты боишься, что что-то произойдет, если ты этого не сделаешь. А можно создавать в любви, когда ты искренен в процессе и хочешь достичь результата, и у тебя от этого только теплые и приятные чувства, несмотря на сложности.
ВГ: Для тебя очень важно коммьюнити, и твоя работа на выставке, она тоже про сообщество — только про взаимодействие не между людьми, а между человеком и искусственным интеллектом.
ДС: Последние полгода-год особенно явно начало ощущаться присутствие в жизни человека искусственного интеллекта. Это и раньше было, было понятие искусственного интеллекта, машинного обучения, но сейчас все это реально почувствовали — с появлением генеративных супераватарок, Stable Diffusion, ChatGPT. Это уже не абстрактные слова, а что-то ощутимое. Интересная концепция того, что у этого есть какое-то местонахождение, есть какой-то мир, где орудует искусственный интеллект. Если раньше человек пытался не пустить его в свою жизнь, когда мы проходили капчу, и нужно было подтверждать — «Я не робот». Это казалось абсурдным. Было даже видео, где робот нажимает клавишу и проходит эту капчу. Так вот в своем проекте я как бы перевернул эту ситуацию — «Ты сейчас не человек». Разница между человеком и машиной размыта до невозможности. Тест Тьюринга* и вся эта история…
ВГ: Ты сейчас несколько слов употребил, значения которых я вообще не знаю. Та же история была, когда я редактировала ваши кураторские тексты, пришлось проходить мини-курс по некоторым понятиям. И у меня в связи с этим вопрос: Как вы собираетесь донести до зрителя свои идеи и концепции, если не всем понятно, например, что такое аналоговая секвенция или генеративная симуляция пространств? На что вы надеетесь? (смех)
ГИ: Мы же воздействуем на разные уровни восприятия. Есть концепции, они не то чтобы сложные, но они действительно направлены на определенного зрителя. Тут не поспоришь, если ты не погружен во всю эту историю, в то, что происходит сейчас на острие технологий, тебе не будет до конца понятно. Есть другой спектр восприятия — визуальный. Ведь мы же не просто тексты пишем, не просто создаем какие-то концепции в пустоту, мы делаем работы, которые обладают собственной ценностью. И человек сам уже выбирает, как ему воспринять это все, через что пропустить. Вот такой бытовой пример — я вчера показывал выставку родителям, и у них абсолютно разделилось восприятие — мама ходила и просто говорила: «О, вот это красиво». Она художник. А отец — инженер, и он очень внимательно слушал про искусственный интеллект, про то, как формы генерируются. Ему очень понравилось Open for AI (работа Данила Савинского, ред.) — «Вот это да, вот это интересно». Я вчера лично в один момент увидел, как это все вместе может происходить, что буквально в одном пространстве могут находиться люди, которые по-разному воспринимают, но и тем, и другим интересно.
*Тест Тьюринга – игра, в ходе которой человек с помощью текстовых сообщений взаимодействует одновременно с машиной и другим человеком, не видя их.
ДС: Последние полгода-год особенно явно начало ощущаться присутствие в жизни человека искусственного интеллекта. Это и раньше было, было понятие искусственного интеллекта, машинного обучения, но сейчас все это реально почувствовали — с появлением генеративных супераватарок, Stable Diffusion, ChatGPT. Это уже не абстрактные слова, а что-то ощутимое. Интересная концепция того, что у этого есть какое-то местонахождение, есть какой-то мир, где орудует искусственный интеллект. Если раньше человек пытался не пустить его в свою жизнь, когда мы проходили капчу, и нужно было подтверждать — «Я не робот». Это казалось абсурдным. Было даже видео, где робот нажимает клавишу и проходит эту капчу. Так вот в своем проекте я как бы перевернул эту ситуацию — «Ты сейчас не человек». Разница между человеком и машиной размыта до невозможности. Тест Тьюринга* и вся эта история…
ВГ: Ты сейчас несколько слов употребил, значения которых я вообще не знаю. Та же история была, когда я редактировала ваши кураторские тексты, пришлось проходить мини-курс по некоторым понятиям. И у меня в связи с этим вопрос: Как вы собираетесь донести до зрителя свои идеи и концепции, если не всем понятно, например, что такое аналоговая секвенция или генеративная симуляция пространств? На что вы надеетесь? (смех)
ГИ: Мы же воздействуем на разные уровни восприятия. Есть концепции, они не то чтобы сложные, но они действительно направлены на определенного зрителя. Тут не поспоришь, если ты не погружен во всю эту историю, в то, что происходит сейчас на острие технологий, тебе не будет до конца понятно. Есть другой спектр восприятия — визуальный. Ведь мы же не просто тексты пишем, не просто создаем какие-то концепции в пустоту, мы делаем работы, которые обладают собственной ценностью. И человек сам уже выбирает, как ему воспринять это все, через что пропустить. Вот такой бытовой пример — я вчера показывал выставку родителям, и у них абсолютно разделилось восприятие — мама ходила и просто говорила: «О, вот это красиво». Она художник. А отец — инженер, и он очень внимательно слушал про искусственный интеллект, про то, как формы генерируются. Ему очень понравилось Open for AI (работа Данила Савинского, ред.) — «Вот это да, вот это интересно». Я вчера лично в один момент увидел, как это все вместе может происходить, что буквально в одном пространстве могут находиться люди, которые по-разному воспринимают, но и тем, и другим интересно.
*Тест Тьюринга – игра, в ходе которой человек с помощью текстовых сообщений взаимодействует одновременно с машиной и другим человеком, не видя их.
ВГ: С мамой-художником и папой-инженером получается, что ты сам —продукт искусства и технологий… (смех)
ГИ: (смеется) Да-да, я все время об этом думаю, еще со времен промышленного дизайна, что на генетическом уровне так сложилось.
ВГ: Я тут была свидетелем одной сцены — мой друг объяснял своим детям, как устроен граммофон, как ставить пластинки и т д.. И дети, все выслушав и, вероятно, поняв как работает граммофон, задали вопрос: «Пап, а что такое пластинки?» В инсталляция Феди Лакихила присутствует кассета VHS, казавшаяся нам когда-то вершиной прогресса, тогда как сейчас многие, наверное, и не знают, что это такое. У Феди эта кассета используется как предмет мебели, подставка. Что это, насмешка, ирония или дань прошлому?
ГИ: Мне кажется, для него это очень личная история. Он работает оцифровщиком VHS-кассет, и они у него через каждый проект так или иначе проходят. Действительно, кассета там скорее как элемент интерфейса, и не выполняет свою функцию. Но так решил художник… Это в целом из одной эстетики — телевизор, видеокассета. И все это связалось визуально… Но из-за того, что там внутри так или иначе компьютер, это в любом случае не аналоговая история.
ВГ: А кто-то сейчас оцифровывает VHS?
ГИ: Да, конечно. Представляешь, сколько осталось архивов и желающих оцифровать свадьбу, похороны, рождение детей и прочие радости жизни. У нас в институте полноценный и всеобъемлющий курс по истории медиа-искусства, который ведет Алексей Шульгин. И, конечно, он много рассказывает про glitch art, про Нам Джун Пайка и другие аналоговые видео-радости.
ГИ: (смеется) Да-да, я все время об этом думаю, еще со времен промышленного дизайна, что на генетическом уровне так сложилось.
ВГ: Я тут была свидетелем одной сцены — мой друг объяснял своим детям, как устроен граммофон, как ставить пластинки и т д.. И дети, все выслушав и, вероятно, поняв как работает граммофон, задали вопрос: «Пап, а что такое пластинки?» В инсталляция Феди Лакихила присутствует кассета VHS, казавшаяся нам когда-то вершиной прогресса, тогда как сейчас многие, наверное, и не знают, что это такое. У Феди эта кассета используется как предмет мебели, подставка. Что это, насмешка, ирония или дань прошлому?
ГИ: Мне кажется, для него это очень личная история. Он работает оцифровщиком VHS-кассет, и они у него через каждый проект так или иначе проходят. Действительно, кассета там скорее как элемент интерфейса, и не выполняет свою функцию. Но так решил художник… Это в целом из одной эстетики — телевизор, видеокассета. И все это связалось визуально… Но из-за того, что там внутри так или иначе компьютер, это в любом случае не аналоговая история.
ВГ: А кто-то сейчас оцифровывает VHS?
ГИ: Да, конечно. Представляешь, сколько осталось архивов и желающих оцифровать свадьбу, похороны, рождение детей и прочие радости жизни. У нас в институте полноценный и всеобъемлющий курс по истории медиа-искусства, который ведет Алексей Шульгин. И, конечно, он много рассказывает про glitch art, про Нам Джун Пайка и другие аналоговые видео-радости.
Федя Лакихил
ДС: Можно пару слов мне добавить по поводу старых и новых медиа и кассет, в частности? Это не мои слова, я общался с одним человеком, который исследует тренды, и на текущий момент пленочные камеры и кассеты — это тренд. Раньше только хипстеры ходили и «фóтали на пленку», а сейчас это коснулось широких масс. И с этим широко люди взаимодействуют и оцифровывают не только старые свадьбы или похороны, а это, на мой взгляд, действительно новый взгляд на мир у молодежи. По поводу искусственного интеллекта и того, понятно ли это будет взрослому поколению —искусство всегда задает какие-то области, в которых приходится разбираться. И если ты не понимаешь, что такое искусственный интеллект, это никак не говорит о тебе. Это говорит лишь о том, что тебе нужно разобраться. И последнее, про патефон, и это обратная история о том, что мы чего-то не понимаем. На предыдущей выставке в галерее «Краснохолмская» у нас была интерактивная инсталляция VR, и рядом с ней было виртуальное, где просто нужно было как в игре ходить стрелочками и управлять мышью. Приходили ребята в возрасте 15-17 лет, и они уже не понимали, как управлять компьютером при помощи мышки и клавиатуры. То есть разрыв может быть и таким. Ребятам семнадцать лет, они берут мышь и физиологически не понимают, как ей пользоваться.
ВГ: Глеб, в твоей работе «Метрология» использован списанный гониометр, который ты нашел на предприятии ВНИИМЕТМАШ. Смешное слово — гониометр, что, кстати, этот прибор измеряет? И еще — в работе ты тоже обращаешься к артефактам из прошлого, как и Федя Лакихилл с кассетой и телевизором.
ГИ: Я бы не сказал, что гониометр выглядит как винтажный прибор. Он выглядит как нечто очень странное и непонятное с непрозрачной функцией, хотя это прибор 1960 года. Мне не то, чтобы бы это было очень интересно с точки зрения того, насколько он старый и насколько эта технология забыта, интересно было подарить такому объекту вторую жизнь, сделать работу найденным, почти готовым объектом и при этом очень деликатно с ним обойтись. Не вторгаться, меняя всю конструкцию, меняя его смысл. Гониометр — это прибор, который создан для измерения криволинейности линз, искажения всяческих отражающих материалов, и фактически он сейчас как будто бы почти выполняет ту же самую функция, потому что там тоже стоит камера, которая фиксирует искажения в отражающем материале, просто это все дополнено художественной выразительностью проекцией на стены и медленным вращением. Тут важно не то, насколько это старый прибор… У меня, кстати, есть ощущение, что он до сих пор выпускается почти в том же самом виде. Для меня важно то, что он попал мне в руки. Гониометр посмотрел на меня, я посмотрел на него, и я понял: «Иди сюда скорее, прыгай к папе на ручки…» (смеется)
ВГ: Глеб, в твоей работе «Метрология» использован списанный гониометр, который ты нашел на предприятии ВНИИМЕТМАШ. Смешное слово — гониометр, что, кстати, этот прибор измеряет? И еще — в работе ты тоже обращаешься к артефактам из прошлого, как и Федя Лакихилл с кассетой и телевизором.
ГИ: Я бы не сказал, что гониометр выглядит как винтажный прибор. Он выглядит как нечто очень странное и непонятное с непрозрачной функцией, хотя это прибор 1960 года. Мне не то, чтобы бы это было очень интересно с точки зрения того, насколько он старый и насколько эта технология забыта, интересно было подарить такому объекту вторую жизнь, сделать работу найденным, почти готовым объектом и при этом очень деликатно с ним обойтись. Не вторгаться, меняя всю конструкцию, меняя его смысл. Гониометр — это прибор, который создан для измерения криволинейности линз, искажения всяческих отражающих материалов, и фактически он сейчас как будто бы почти выполняет ту же самую функция, потому что там тоже стоит камера, которая фиксирует искажения в отражающем материале, просто это все дополнено художественной выразительностью проекцией на стены и медленным вращением. Тут важно не то, насколько это старый прибор… У меня, кстати, есть ощущение, что он до сих пор выпускается почти в том же самом виде. Для меня важно то, что он попал мне в руки. Гониометр посмотрел на меня, я посмотрел на него, и я понял: «Иди сюда скорее, прыгай к папе на ручки…» (смеется)
Гониометр в ГРАУНДе
ВГ: А как он к тебе запрыгнул на ручки? Ты просто мимо завода проходил?
ГИ: В Москве было предприятие ВНИИМЕТМАШ и там было отделение метрологии. Сейчас там происходит очередная реновация и ВНИИМЕТМАШ превращают в инновационный кластер. А это полезное время для всех, кто ищет разные интересные штуки, потому что двери на некоторое время открываются для посторонних — по договоренности, конечно. Отделение метрологии уже лет десять как законсервировано, и все станки уже списаны с баланса. И мы с ребятами из «Суперметалла»* вывезли оттуда много паллет c маленькими и большими станками, интересными железками, в общем, с веселым индустриальным мусором. Этот прибор мне сразу приглянулся, и я сказал, что заберу его себе и подумаю, что можно с ним сделать интересного.
ВГ: Где же весь это веселый мусор складируется?
ГИ: На парковке «Суперметалла».
ВГ: Вот как раз — про «парковку». Ваше название — «Буфер обмена». Когда я на компьютере выполняю операцию COPY/PASTE, то, что я скопировала, где-то складируется, как на парковке, это и есть буфер обмена. А если я потом сделала PASTE, это потом стирается или зависает там навечно?
ДС: Информация зависает там, пока не придет новая информация. Она там хранится, пока работает программное обеспечение, с которым ты взаимодействуешь. В буфер обмена могут поступать разные типы информации — это не только текст, но и изображение или что-то другое. И оно тоже взаимозаменяемое — если ты скопировал текст, а потом скопировал картинку, ты уже не сможешь вставить тест, он навсегда исчез. И в этом его фатальная прелесть: с одной стороны, там может храниться что-то бесконечно долго, с другой стороны, если ты после этого скопировал что-то еще, ты потерял предыдущую информацию навсегда.
ВГ: Понятно, это склад только для одной вещи.
ДС: И эта вещь может быть разного размера, грубо говоря, практически ни чем неограниченного. Это один блок какой-то информации.
ГИ: В Москве было предприятие ВНИИМЕТМАШ и там было отделение метрологии. Сейчас там происходит очередная реновация и ВНИИМЕТМАШ превращают в инновационный кластер. А это полезное время для всех, кто ищет разные интересные штуки, потому что двери на некоторое время открываются для посторонних — по договоренности, конечно. Отделение метрологии уже лет десять как законсервировано, и все станки уже списаны с баланса. И мы с ребятами из «Суперметалла»* вывезли оттуда много паллет c маленькими и большими станками, интересными железками, в общем, с веселым индустриальным мусором. Этот прибор мне сразу приглянулся, и я сказал, что заберу его себе и подумаю, что можно с ним сделать интересного.
ВГ: Где же весь это веселый мусор складируется?
ГИ: На парковке «Суперметалла».
ВГ: Вот как раз — про «парковку». Ваше название — «Буфер обмена». Когда я на компьютере выполняю операцию COPY/PASTE, то, что я скопировала, где-то складируется, как на парковке, это и есть буфер обмена. А если я потом сделала PASTE, это потом стирается или зависает там навечно?
ДС: Информация зависает там, пока не придет новая информация. Она там хранится, пока работает программное обеспечение, с которым ты взаимодействуешь. В буфер обмена могут поступать разные типы информации — это не только текст, но и изображение или что-то другое. И оно тоже взаимозаменяемое — если ты скопировал текст, а потом скопировал картинку, ты уже не сможешь вставить тест, он навсегда исчез. И в этом его фатальная прелесть: с одной стороны, там может храниться что-то бесконечно долго, с другой стороны, если ты после этого скопировал что-то еще, ты потерял предыдущую информацию навсегда.
ВГ: Понятно, это склад только для одной вещи.
ДС: И эта вещь может быть разного размера, грубо говоря, практически ни чем неограниченного. Это один блок какой-то информации.
*«Суперметалл» — культурно-деловой комплекс на территории НИИ Чермет им. Бардина в Басманном районе
ВГ: Это очень интересно. Теперь я поняла, что информация стирается не тогда, когда ты делаешь PASTE, а когда приходит что-то другое и выталкивает ее. Похоже на капсульный отель, где может ночевать только один постоялец. Интересная концепция. А как вам пришла в голову мысль так назвать выставку?
ДС: В ходе обсуждения много времени было уделено информации, трансформации. Но супермного об этом уже было сказано, и все, что мы предлагали в ходе командного брейншторма, либо не ложилось, либо уже было и звучало пошло. А на буфер обмена никто особо внимания не обращал. А тема интересная и многогранная. Тут еще вопрос о преобразовании данных. Ведь информация не существует сама по себе, как она есть, это разница между пунктом А и пунктом Б. И в буфере обмена тоже происходят невидимые трансформации. Мы даже художника представили как буфер обмена, потому что художнику поступает информация из внешнего мира в огромном потоке, он что-то читает, что-то смотрит, а потом все это сублимирует, но ты не видишь, что там происходит. Ты не можешь наверняка сказать, что он это сублимировал — может быть, он это просто скопировал и вставил. На выходе ты получаешь готовый продукт. Такая метафора тоже закладывалась.
ВГ: Несмотря на применение технологий, в «Буфере обмена» достаточно много работ, связанных с чувствами, психологией, общечеловеческими ценностями, как к примеру в работе «Fancy овечка» художницы AL'GERDA.
ДС: Я вчера проводил экскурсию по ГРАУНД Солянке для двух своих подруг, далеких от повестки современного искусства, — для них сходить в музей это такое развлечение. И работы Аниты, и «Достаточно хорошая мать», и «Fancy овечка», — просто бестселлеры. Они производят на людей очень сильное впечатление. Они действительно работают, сразу же. И, главное, не надо ничего объяснять. Когда я подхожу к работе Феди, Глеба или Саши, я что-то объясняю, говорю, «Ребята создали нейросеть…» и тд. Когда я подхожу к «Матери» или к «Овечке», я говорю: «Сядь и послушай». Я не буду ничего объяснять, мы можем потом это обсудить. И это действительно так работает.
ДС: В ходе обсуждения много времени было уделено информации, трансформации. Но супермного об этом уже было сказано, и все, что мы предлагали в ходе командного брейншторма, либо не ложилось, либо уже было и звучало пошло. А на буфер обмена никто особо внимания не обращал. А тема интересная и многогранная. Тут еще вопрос о преобразовании данных. Ведь информация не существует сама по себе, как она есть, это разница между пунктом А и пунктом Б. И в буфере обмена тоже происходят невидимые трансформации. Мы даже художника представили как буфер обмена, потому что художнику поступает информация из внешнего мира в огромном потоке, он что-то читает, что-то смотрит, а потом все это сублимирует, но ты не видишь, что там происходит. Ты не можешь наверняка сказать, что он это сублимировал — может быть, он это просто скопировал и вставил. На выходе ты получаешь готовый продукт. Такая метафора тоже закладывалась.
ВГ: Несмотря на применение технологий, в «Буфере обмена» достаточно много работ, связанных с чувствами, психологией, общечеловеческими ценностями, как к примеру в работе «Fancy овечка» художницы AL'GERDA.
ДС: Я вчера проводил экскурсию по ГРАУНД Солянке для двух своих подруг, далеких от повестки современного искусства, — для них сходить в музей это такое развлечение. И работы Аниты, и «Достаточно хорошая мать», и «Fancy овечка», — просто бестселлеры. Они производят на людей очень сильное впечатление. Они действительно работают, сразу же. И, главное, не надо ничего объяснять. Когда я подхожу к работе Феди, Глеба или Саши, я что-то объясняю, говорю, «Ребята создали нейросеть…» и тд. Когда я подхожу к «Матери» или к «Овечке», я говорю: «Сядь и послушай». Я не буду ничего объяснять, мы можем потом это обсудить. И это действительно так работает.
ГИ: По поводу чувственности работ… Вроде кажется, что технологическое искусство должно быть холодным, должно быть связано исключительно с технологией. Я очень рад, что в итоге появились такие работы, которые очень сильно трогают. А еще — очень здорово было поработать с пространствами ГРАУНД Солянки. Уникальность ситуации заключалась в том, что у нас было несколько небольших комнат. Сначала мы, мягко скажем, напряглись. Мы обычно представляем себе технологическое искусство как нечто, стоящее в белом кубе, а здесь такая коммунальная эстетика с желтоватыми стенами. Но оказалось, что это, наоборот, добавило, вложило во все это крупицу человечности, чувственности. Из-за того, что нас и работ не так много, получилось создать из проектов такие вот капсулы, в каждой из которых своя эстетика и свой маленький мирок, как, в общем-то, и в коммунальной квартире. Это, что касается раннего этапа подготовки выставки, но был еще и удивительный процесс монтажа с ребятами из ГРАУНД Солянки. Хочу еще раз просто сказать большое спасибо всем, начиная от Кати Бочавар, и заканчивая всеми монтажниками во главе с Иваном. Это был исключительно позитивный опыт. Все друг другу помогали, и это очень ценно.
ВГ: У нас действительно очень дружная в Солянке команда. Это напомнило мне о том, что я как раз хотела спросить вас как двух кураторов. Ведь для студентов такой опыт не каждый день случается, это достаточно уникальная ситуация, а к слову сказать, одной из целей ГРАУНДа и было желание дать возможность студентам прочувствовать этот мир изнутри — как делается выставка, монтаж и тд. Короче, студентам выставлять работы на одной из центральных площадок города — своеобразный опыт. Но, как я уже поняла, этот опыт был позитивный.
ГИ: Да, точно.
ДС: К тому же до этого был негативный опыт — и у Глеба и у меня, на схожих проектах, где от тебя, от твоих рук намного больше физически зависело. И было круто работать с профессионалами, вот, что было суперценно. И действительно была коллаборация на уровне меня с Глебом, на уровне администрации ГРАУНД Солянки и нас как ArtTECH, на уровне каждого студента и монтажников. Все история с «Буфером обмена» сложилась благодаря совместной работе, и в этом ценность проекта и процесса. И еще пару слов… Вот Глеб говорил про чувственность и противопоставление технологического искусства. У меня есть личная боль по поводу технологического искусства. Оно часто расценивается отдельно от основного дискурса современного искусства, и когда говорят «технологическое искусство», в голове сразу формы какие-то, металл, лазеры. Это действительно ощущается как нечто холодное и инородное, но тут получилась более комплексная и более теплая история, и это классно. Мы не хотим говорить о себе «технологические художники». Мы открыты для любых медиа.
ВГ: Похоже, наконец-то технологическое искусство пришло в стадию, когда это уже не вещь сама в себе, не просто лазерное шоу, а инструмент для того, чтобы выразить то, что ты хочешь выразить.
ВГ: У нас действительно очень дружная в Солянке команда. Это напомнило мне о том, что я как раз хотела спросить вас как двух кураторов. Ведь для студентов такой опыт не каждый день случается, это достаточно уникальная ситуация, а к слову сказать, одной из целей ГРАУНДа и было желание дать возможность студентам прочувствовать этот мир изнутри — как делается выставка, монтаж и тд. Короче, студентам выставлять работы на одной из центральных площадок города — своеобразный опыт. Но, как я уже поняла, этот опыт был позитивный.
ГИ: Да, точно.
ДС: К тому же до этого был негативный опыт — и у Глеба и у меня, на схожих проектах, где от тебя, от твоих рук намного больше физически зависело. И было круто работать с профессионалами, вот, что было суперценно. И действительно была коллаборация на уровне меня с Глебом, на уровне администрации ГРАУНД Солянки и нас как ArtTECH, на уровне каждого студента и монтажников. Все история с «Буфером обмена» сложилась благодаря совместной работе, и в этом ценность проекта и процесса. И еще пару слов… Вот Глеб говорил про чувственность и противопоставление технологического искусства. У меня есть личная боль по поводу технологического искусства. Оно часто расценивается отдельно от основного дискурса современного искусства, и когда говорят «технологическое искусство», в голове сразу формы какие-то, металл, лазеры. Это действительно ощущается как нечто холодное и инородное, но тут получилась более комплексная и более теплая история, и это классно. Мы не хотим говорить о себе «технологические художники». Мы открыты для любых медиа.
ВГ: Похоже, наконец-то технологическое искусство пришло в стадию, когда это уже не вещь сама в себе, не просто лазерное шоу, а инструмент для того, чтобы выразить то, что ты хочешь выразить.
До 9 июля включительно на выставке «Буфер обмена» вы можете погрузиться в пространство технологического искусства и с его помощью — в такой важный для нас мир исследования человеческих отношений.