А еще — как кофточка для новорожденного сына переходит в дело жизни, зачем вязать облака и дорожные знаки, почему важно, чтобы дети рисовали своих родителей и наоборот. Обо все этом и многом другом — разговор с Ольгой Божко, участницей выставки «Пропейзаж».
Ольга Божко и Георгий Авалиани
Вероника Георгиева: Оля, я смотрю, что дождь льет не только в Москве, а и у тебя за окном. Ты же сейчас в Комарово, правильно я поняла?
Ольга Божко: Да, я приехала в Комарово участвовать в ярмарке, которую устраивает «Шар и Крест». Она состоится в субботу, 29 июля, в рамках фестиваля-прогулки «Курорт». Организатором является Центр Вознесенского.
ВГ: Ты активный участник сообщества «Шар и крест» с самого начала?
ОБ: Не очень активный, к сожалению. Но иногда меня приглашают поучаствовать. В частности, ранее «Шар и крест» устраивал выставку в Центре Вознесенского, где я тоже представляла свои работы. С одной стороны, в группу «Шар и крест» вовлечено практически все художественное сообщество. С другой стороны, важной особенностью этого проекта является взаимопомощь и поддержка, которые создают более тесные отношения. В прошлом году Центр Вознесенского тоже проводил фестиваль «Курорт». В рамках этого события проходила выставка поэта Дмитрия Авалиани, а это папа моего мужа. В той выставке я участвовала в качестве зрителя, поддерживала друзей, а в этом году стала участником.
ВГ: Говоря о сообществах и семейной теме — ты сейчас участвуешь в выставке «Пропейзаж» в ГРАУНД Солянке, проект объединяет сообщества художников и композиторов. К произведению художника композитор пишет свое музыкальное произведение, свой саундтрек. К твоим работам музыку написал твой 14-летний сын.
Ольга Божко: Да, я приехала в Комарово участвовать в ярмарке, которую устраивает «Шар и Крест». Она состоится в субботу, 29 июля, в рамках фестиваля-прогулки «Курорт». Организатором является Центр Вознесенского.
ВГ: Ты активный участник сообщества «Шар и крест» с самого начала?
ОБ: Не очень активный, к сожалению. Но иногда меня приглашают поучаствовать. В частности, ранее «Шар и крест» устраивал выставку в Центре Вознесенского, где я тоже представляла свои работы. С одной стороны, в группу «Шар и крест» вовлечено практически все художественное сообщество. С другой стороны, важной особенностью этого проекта является взаимопомощь и поддержка, которые создают более тесные отношения. В прошлом году Центр Вознесенского тоже проводил фестиваль «Курорт». В рамках этого события проходила выставка поэта Дмитрия Авалиани, а это папа моего мужа. В той выставке я участвовала в качестве зрителя, поддерживала друзей, а в этом году стала участником.
ВГ: Говоря о сообществах и семейной теме — ты сейчас участвуешь в выставке «Пропейзаж» в ГРАУНД Солянке, проект объединяет сообщества художников и композиторов. К произведению художника композитор пишет свое музыкальное произведение, свой саундтрек. К твоим работам музыку написал твой 14-летний сын.
ОБ: Это невероятное чудо для меня. Я ужасно рада и счастлива, что сын согласился и принял участие в этом проекте. Мы уже участвовали вместе с Гогой в выставке в ГРАУНД Песчаной, которую я даже курировала. Это была работа про художников и их детей. Вместе с сыном принимали в ней участие — он в качестве моего ребенка. (общий смех) Гога тогда нарисовал картинки, а мой муж делал по этим картинкам анимацию. А в проекте «Пропейзаж» сын выступил уже как самостоятельный автор — как композитор и музыкант. Он придумал музыку для облаков, которые я связала. Изначально мой интерес к домашнему рукоделию был продиктован как раз рождением ребенка. У меня родился сын, и из театрального художника, человека, который занимался фотографией, живописью, инсталляциями, я переквалифицировалась в изучение домашнего рукоделия. Я связала маленькую кофточку для своего сына с орнаментом березки. Она стала первой вещью, которая побудила меня делать работы в этой технике. Я поняла, что мое рукоделие может превратиться не только в предмет одежды или интерьера, но и в скульптуру и сделала выставку, которая была представлена в галерее Iragui. Она называлась «Пуще были», и там как раз были те самые носки-березы и варежки-березы. Как иллюстрация превращения предмета одежды в гигантский ствол березового дерева. Или вот облака на выставке в ГРАУНД Солянке. Изучая традиционные техники вязания, такие как филейный способ, изготовление салфеток и накидок, я перевожу их в другую плоскость восприятия. Облака символизируют архивы, память, общение с бабушками и мамами. Это моя связь с ребенком, который написал музыку к этим облакам. А его музыка уже синтетическая, создана при помощи iPad. Так что все идет дальше и нас соединяет.
ВГ: Наверное, у Гоги много твоих вязаных вещей? Что-нибудь осталось с детства, или тоже превратилось в арт-объекты?
ОБ: Я вязала не только для своего сына. Для друзей и их детей я тоже делала вязаные подарки. Мне кажется, рукодельными вещами ты можешь показать людям, с которыми общаешься и дружишь, какое-то особое к ним, очень личное отношение, это для меня важно и приятно. Одежду для сына я вязала только, когда он был маленький. Тогда это было легко и просто, теперь он огромный, и я могу ему только шапки вязать. Но, честно говоря, и это теперь не подходит, потому что у него свой вкус, свои взгляды и представления.
ВГ: Наверное, у Гоги много твоих вязаных вещей? Что-нибудь осталось с детства, или тоже превратилось в арт-объекты?
ОБ: Я вязала не только для своего сына. Для друзей и их детей я тоже делала вязаные подарки. Мне кажется, рукодельными вещами ты можешь показать людям, с которыми общаешься и дружишь, какое-то особое к ним, очень личное отношение, это для меня важно и приятно. Одежду для сына я вязала только, когда он был маленький. Тогда это было легко и просто, теперь он огромный, и я могу ему только шапки вязать. Но, честно говоря, и это теперь не подходит, потому что у него свой вкус, свои взгляды и представления.
Гога в кофточке с орнаментом березки
ВГ: Как гармонично у тебя получается перейти от чего-то интимного, одежды для ребенка, подарков для друзей, к тому, что выставлено на обозрение многих — искусству. Посмотрела сейчас в интернете и увидела вот что: «Люди всегда все портят. Они во всем виноваты. Они берут деревья и вещи и портят их разными способами. [...] Художник Ольга Божко не похожа на обычных людей. Она ничего не портит. Напротив, она пытается все исправить и искупить вину людей перед деревьями и вещами». Это правда?
ОБ: Это Миша Косолапов написал. (смех)
ВГ: Действительно, есть ощущение в твоих работах постоянной переработки, и не только переработки материалов, но и мыслей, подходов. Какие-то вещи, связанные, и связанные, кстати!, (общий смех) с новыми технологиями, с интернетом, с другой скоростью жизни, ты переосмысляешь через форму рукоделия, и не только форму саму по себе, с феноменом вязания рука об руку идут такие понятия, как медленное времяпрепровождение, какие-то определенные душевные качества… В совмещении всего вместе, для меня, по крайней мере, рождается каждый раз что-то неожиданное третье, как в твоих ребусах, к примеру. Или, к примеру, облака-салфетки, которые выставлены на Солянке. Они будто слетели со стола и благодаря вышитым на них словам, будто унесли с собой чуть ли не за столом произнесенные фразы, вдруг воспарили в поднебесье. И эта связь времен с дедушками и бабушками, о которой ты говорила, через фотографии, которые, конечно, все на «облаках» хранятся — на icloud и прочих. А тут еще Гога, который музыку пишет уже другую — синтетическую. Связь связанного. Интересно, а чем вдохновлялся твой сын при написании музыки для инсталляции?
ОБ: Гога сам придумал музыку. Я сделала инсталляцию в виде фрагмента неба с грозовыми тучами, белыми облаками, из которых идет дождь, и цитатами из Максима Горького, которые тоже, в некотором смысле, отсылают к нашему детству, к обучению и основам нашего образования, к темам, возможно, чрезмерно пафосным, но это этапы, которые все проходят в школе. Цитаты, высвечивающиеся неоновым светом, как гром среди ясного неба, задают дальнейшее движение. Где-то даже мерещится радуга на горизонте. Я пыталась представить образ неба как какого-то сложного состояния, где соединяется нежное и грозовое. И когда мы это обсуждали с сыном, для создания музыки я предложила ему использовать реальные звуки дождя, на что он ответил: «Настоящий композитор должен сам придумать звук дождя». И вот он придумал по-своему. Получился такой эмбиент, атмосферная музыка, создающая общее состояние. Там нет экспрессивных состояний, музыка получилась скорее фоновой. Гога сделал ее абсолютно хрустальной. Думаю, что это очень здорово, что к моему рукотворному и архаическому искусству, связанному с традиционным рукоделием, мой сын добавил новую синтетическую волну. Это был наш взаимно вдохновляющий момент.
ОБ: Это Миша Косолапов написал. (смех)
ВГ: Действительно, есть ощущение в твоих работах постоянной переработки, и не только переработки материалов, но и мыслей, подходов. Какие-то вещи, связанные, и связанные, кстати!, (общий смех) с новыми технологиями, с интернетом, с другой скоростью жизни, ты переосмысляешь через форму рукоделия, и не только форму саму по себе, с феноменом вязания рука об руку идут такие понятия, как медленное времяпрепровождение, какие-то определенные душевные качества… В совмещении всего вместе, для меня, по крайней мере, рождается каждый раз что-то неожиданное третье, как в твоих ребусах, к примеру. Или, к примеру, облака-салфетки, которые выставлены на Солянке. Они будто слетели со стола и благодаря вышитым на них словам, будто унесли с собой чуть ли не за столом произнесенные фразы, вдруг воспарили в поднебесье. И эта связь времен с дедушками и бабушками, о которой ты говорила, через фотографии, которые, конечно, все на «облаках» хранятся — на icloud и прочих. А тут еще Гога, который музыку пишет уже другую — синтетическую. Связь связанного. Интересно, а чем вдохновлялся твой сын при написании музыки для инсталляции?
ОБ: Гога сам придумал музыку. Я сделала инсталляцию в виде фрагмента неба с грозовыми тучами, белыми облаками, из которых идет дождь, и цитатами из Максима Горького, которые тоже, в некотором смысле, отсылают к нашему детству, к обучению и основам нашего образования, к темам, возможно, чрезмерно пафосным, но это этапы, которые все проходят в школе. Цитаты, высвечивающиеся неоновым светом, как гром среди ясного неба, задают дальнейшее движение. Где-то даже мерещится радуга на горизонте. Я пыталась представить образ неба как какого-то сложного состояния, где соединяется нежное и грозовое. И когда мы это обсуждали с сыном, для создания музыки я предложила ему использовать реальные звуки дождя, на что он ответил: «Настоящий композитор должен сам придумать звук дождя». И вот он придумал по-своему. Получился такой эмбиент, атмосферная музыка, создающая общее состояние. Там нет экспрессивных состояний, музыка получилась скорее фоновой. Гога сделал ее абсолютно хрустальной. Думаю, что это очень здорово, что к моему рукотворному и архаическому искусству, связанному с традиционным рукоделием, мой сын добавил новую синтетическую волну. Это был наш взаимно вдохновляющий момент.
ВГ: Говоря о связях… Ты несколько раз произнесла слово «хрустальный», а салфетки и хрусталь — близкие вещи — хрусталь обычно стоит на салфетках, на столах, за которыми проходят торжества, пьют и болтают, пока за окном идет дождь, почти, как сейчас у тебя в Комарово и у меня в Москве.
ОБ: Да. А еще говорят, «кружевные облака». Всегда возникают какие-то литературно-художественные ассоциации. В разное время — разные впечатления, и советское можно вспомнить, и деревенское, и мещанское. В современном искусстве вновь растет интерес к прикладным технологиям. Заново переосмысляется и керамика, и шитье, и вышивка.
ВГ: Вероятно, после цифровых экспериментов художникам вновь захотелось делать что-то своими руками, и открылся целый новый пласт соединений, казалось, несоединимого — ковров и эмоджи, салфеток и слоганов и тд. При этом ты ведь изначально училась в театральном на художника-постановщика?
ОБ: У меня первое образование прикладное. Сначала я окончила Школу художественных ремесел, которая теперь превратилась в лицей. В то время больше хотелось отойти от традиционных технологий и я выбрала факультет по росписи ткани. На фоне традиционных вышивок и росписи по металлу, на этом факультете было больше творческого потенциала. Помимо павлопосадских платков, мы изучали например яванский батик, рисовали горячим воском по ткани, а теперь стиль «тай-дай» стал вновь очень модным. А наш педагог Таисия Николаевна в те времена продавала свои авторские работы на Крымском валу и мы ходили ее поддержать. После школы ремесел я поступила в театральный институт, тогда ГИТИС теперь РАТИ, на факультет сценографии.
ВГ: Каким образом из художника-постановщика ты стала просто художником? Как произошел этот переход?
ОБ: Благодаря моим друзьям и однокурсникам по театральному институту Ире Кориной и Наташе Зурабовой. Наташа нашла в газете, кажется «Иностранец», объявление — Институт современного искусства делал набор молодых художников. По-моему, в 1999 году Наташа поступила туда просто слушателем. Все это было очень подпольное. В 2000 году я пришла в Институт современного искусства после того, как Наташа там проучилась год. Я решила, что мне это тоже интересно, и стала посещать лекции. Все занятия проходили в мастерской Ильи Кабакова. Его инсталляция «Человек, который улетел в космос» настолько меня потрясла, что фокус внимания очень сильно изменился. С одной стороны, как театральный художник я увидела абсолютно постановочную историю, с другой стороны, это было не декорацией, а новым неожиданным для меня, способом высказывания в области искусства, не связанным ни с режиссурой, ни с артистами. Нигде ранее, мне не приходилось видеть ничего подобного. Это меня настолько заинтересовало, что решив узнать больше я стала посещать все выставки современного искусства. Через Институт современного искусства у меня появилось очень много новых друзей и связей а также информации о том, где и что тайно происходит и открывается. Ты сразу начинаешь бегать и все это смотреть, общаться, изучать, ходить на лекции и мастер-классы. Мы подружились с молодыми художниками новой тогда галереи «Франция». Столько всего неожиданного и экспериментального я открывала для себя.
ОБ: Да. А еще говорят, «кружевные облака». Всегда возникают какие-то литературно-художественные ассоциации. В разное время — разные впечатления, и советское можно вспомнить, и деревенское, и мещанское. В современном искусстве вновь растет интерес к прикладным технологиям. Заново переосмысляется и керамика, и шитье, и вышивка.
ВГ: Вероятно, после цифровых экспериментов художникам вновь захотелось делать что-то своими руками, и открылся целый новый пласт соединений, казалось, несоединимого — ковров и эмоджи, салфеток и слоганов и тд. При этом ты ведь изначально училась в театральном на художника-постановщика?
ОБ: У меня первое образование прикладное. Сначала я окончила Школу художественных ремесел, которая теперь превратилась в лицей. В то время больше хотелось отойти от традиционных технологий и я выбрала факультет по росписи ткани. На фоне традиционных вышивок и росписи по металлу, на этом факультете было больше творческого потенциала. Помимо павлопосадских платков, мы изучали например яванский батик, рисовали горячим воском по ткани, а теперь стиль «тай-дай» стал вновь очень модным. А наш педагог Таисия Николаевна в те времена продавала свои авторские работы на Крымском валу и мы ходили ее поддержать. После школы ремесел я поступила в театральный институт, тогда ГИТИС теперь РАТИ, на факультет сценографии.
ВГ: Каким образом из художника-постановщика ты стала просто художником? Как произошел этот переход?
ОБ: Благодаря моим друзьям и однокурсникам по театральному институту Ире Кориной и Наташе Зурабовой. Наташа нашла в газете, кажется «Иностранец», объявление — Институт современного искусства делал набор молодых художников. По-моему, в 1999 году Наташа поступила туда просто слушателем. Все это было очень подпольное. В 2000 году я пришла в Институт современного искусства после того, как Наташа там проучилась год. Я решила, что мне это тоже интересно, и стала посещать лекции. Все занятия проходили в мастерской Ильи Кабакова. Его инсталляция «Человек, который улетел в космос» настолько меня потрясла, что фокус внимания очень сильно изменился. С одной стороны, как театральный художник я увидела абсолютно постановочную историю, с другой стороны, это было не декорацией, а новым неожиданным для меня, способом высказывания в области искусства, не связанным ни с режиссурой, ни с артистами. Нигде ранее, мне не приходилось видеть ничего подобного. Это меня настолько заинтересовало, что решив узнать больше я стала посещать все выставки современного искусства. Через Институт современного искусства у меня появилось очень много новых друзей и связей а также информации о том, где и что тайно происходит и открывается. Ты сразу начинаешь бегать и все это смотреть, общаться, изучать, ходить на лекции и мастер-классы. Мы подружились с молодыми художниками новой тогда галереи «Франция». Столько всего неожиданного и экспериментального я открывала для себя.
ВГ: Ты делаешь много кураторских проектов. Почему тебе нравится быть куратором?
Ведь вязание, которым ты занимаешься, это скорее такая форма времяпрепровождения, как бы самой с собой посидеть в спокойствии, в одиночестве, а быть куратором это, наоборот, очень социальная история.
ОБ: Это произошло спонтанно. Не то чтобы, я собиралась быть куратором, но мне стало любопытно попробовать соединить разных авторов в один проект, предлагая обдумать и потом обсудить заданную тему. Результатом подобного соединения становится сложный разговор с разными мнениями и взглядами и это делает и твоё видение более оБъёмным. Всё началось с жены фотографа Сергея Борисова — Аглаи. Она мне предложила сделать выставку у Сергея в знаменитой мастерской Студии 50 А. Тогда я придумала собрать разных художников с автопортретами, этот жанр почти ушел на тот момент из художественной практики, зато все вокруг покупали селфи-палку и бесконечно себя фотографировали. И я подумала, что было бы здорово в мастерской фотографа собрать портреты художников, выполненные в различных техниках и разными неожиданными способами — от бегемотописи Ростана Тавасиева до видеоинсталляции Оли Кройтор. Выставка называлась «Парадный портрет». Там же я сделала женскую выставку «Сама по себе», и дальше мы сделали с Аглаей «В некотором царстве, в некотором государстве». А уже потом в Зверевском центре — первый большой проект «Мысли вслух». Было это в 2015 году. К тому времени я узнала много прекрасных самостоятельных и ярких авторов. Для меня это был новый формат общения с художниками. Честно говоря, первая моя идея была очень смешной: как театральному художнику, мне захотелось создать из художественных работ в Зверевском центре одну большую скульптуру. Я решила, что возьму все работы художников и превращу в одну большую… помойку. (смеется) Соединить их не как работы отдельных авторов, а представить единым монолитом, в котором нужно выискивать где чья работа. Это был первый опыт , скорее больше как художника , чем куратора. И тогда появилось много важных вопросов, в том числе и этических когда ты должен себе ответить кто ты художник и самовыражаешься или как куратор представляешь других авторов выстраивая сложные связи между разными индивидуальностями. В результате мы собрали довольно интересную выставку, и, надеюсь, все авторы были довольны тем как были представлены. Темой выставки был как раз Эзопов язык, тема которая вновь становится очень злободневной. То, о чем нельзя сказать вслух, нельзя проговорить открытым текстом, но люди каким-то образом показывают и намекают — поэтому «Мысли вслух». Там было много работ о том, что запрещено, но важно, и должно быть высказано. А ведь всё началось с того, что я сделала такую салфетку, на которой в стиле филейного вязания написала «Мысли вслух». В ажурном кружеве есть прозрачность, и мне хотелось это соединить с какими-то идеями, лозунгами, высказываниями. Прозрачность, которая создается кружевом, и в то же время мысли, которые витают в облаках и существуют в головах, но не выражаются в словах. Путем такого кружевного рукоделия получается с одной стороны, какая-то эфемерность, легкость и прозрачность, и, в то же время, проявляются мерцающие вопросы, бесконечно встраиваемые в нашу жизнь темы. Мы думаем о них, но не всегда можем прямо о них говорить.
Ведь вязание, которым ты занимаешься, это скорее такая форма времяпрепровождения, как бы самой с собой посидеть в спокойствии, в одиночестве, а быть куратором это, наоборот, очень социальная история.
ОБ: Это произошло спонтанно. Не то чтобы, я собиралась быть куратором, но мне стало любопытно попробовать соединить разных авторов в один проект, предлагая обдумать и потом обсудить заданную тему. Результатом подобного соединения становится сложный разговор с разными мнениями и взглядами и это делает и твоё видение более оБъёмным. Всё началось с жены фотографа Сергея Борисова — Аглаи. Она мне предложила сделать выставку у Сергея в знаменитой мастерской Студии 50 А. Тогда я придумала собрать разных художников с автопортретами, этот жанр почти ушел на тот момент из художественной практики, зато все вокруг покупали селфи-палку и бесконечно себя фотографировали. И я подумала, что было бы здорово в мастерской фотографа собрать портреты художников, выполненные в различных техниках и разными неожиданными способами — от бегемотописи Ростана Тавасиева до видеоинсталляции Оли Кройтор. Выставка называлась «Парадный портрет». Там же я сделала женскую выставку «Сама по себе», и дальше мы сделали с Аглаей «В некотором царстве, в некотором государстве». А уже потом в Зверевском центре — первый большой проект «Мысли вслух». Было это в 2015 году. К тому времени я узнала много прекрасных самостоятельных и ярких авторов. Для меня это был новый формат общения с художниками. Честно говоря, первая моя идея была очень смешной: как театральному художнику, мне захотелось создать из художественных работ в Зверевском центре одну большую скульптуру. Я решила, что возьму все работы художников и превращу в одну большую… помойку. (смеется) Соединить их не как работы отдельных авторов, а представить единым монолитом, в котором нужно выискивать где чья работа. Это был первый опыт , скорее больше как художника , чем куратора. И тогда появилось много важных вопросов, в том числе и этических когда ты должен себе ответить кто ты художник и самовыражаешься или как куратор представляешь других авторов выстраивая сложные связи между разными индивидуальностями. В результате мы собрали довольно интересную выставку, и, надеюсь, все авторы были довольны тем как были представлены. Темой выставки был как раз Эзопов язык, тема которая вновь становится очень злободневной. То, о чем нельзя сказать вслух, нельзя проговорить открытым текстом, но люди каким-то образом показывают и намекают — поэтому «Мысли вслух». Там было много работ о том, что запрещено, но важно, и должно быть высказано. А ведь всё началось с того, что я сделала такую салфетку, на которой в стиле филейного вязания написала «Мысли вслух». В ажурном кружеве есть прозрачность, и мне хотелось это соединить с какими-то идеями, лозунгами, высказываниями. Прозрачность, которая создается кружевом, и в то же время мысли, которые витают в облаках и существуют в головах, но не выражаются в словах. Путем такого кружевного рукоделия получается с одной стороны, какая-то эфемерность, легкость и прозрачность, и, в то же время, проявляются мерцающие вопросы, бесконечно встраиваемые в нашу жизнь темы. Мы думаем о них, но не всегда можем прямо о них говорить.
ВГ: Ты часто работаешь с текстом. Я, кстати, никогда не задумывалась о том, что «текст» и «текстиль» это однокоренные слова. У тебя все работы с текстом?
ОБ: В 1990-е годы появилось много рекламы, где постоянно звучали слоганы, которые привлекали внимание и бесконечно от тебя что-то требовали. Пропагандистские лозунги советского времени перешли в лозунги рекламные, а теперь вновь переходят в пропагандистские. Какая-то бесконечная история о том, что тебе говорят и навязывают, какие мысли внушают. Эти тексты, вязь, подобно нитям сплетаются в полотно. Я даже делала выставку под названием «ТЕКСТиль», где главный акцент был на слове «текст», как сообщении. Я позвала тогда самых разных авторов. Далеко не все работают с текстилем, но оказалось, что многие живописцы и художники, занимающиеся цифровой графикой и инсталляцией, имеют работы, связанные с текстильной технологией. Мне было очень интересно в таком формате показать, что делают люди, как они используют текстиль для выражения своих мыслей. Главной идеей был текст как сообщение. Какие-то работы были написаны на ткани, какие-то были вышиты, какие-то даже построены как инсталляции.
ВГ: Похоже, что тебе интересны не только текстильные переплетения, но и вообще переплетения, пересечения, связи, коллаборации. Я помню, ты делала еще выставку, где дети рисовали своих родителей-художников, а родители-художники рисовали своих детей.
ОБ: Это все связи поколений. С одной стороны, дети очень вдохновляют неожиданным мышлением. Я вдохновляюсь своим ребенком. Когда он был маленьким и рисовал, меня настолько каждый раз поражало, как лихо он это все делает, как ловко и выразительно находит решение. Это бессознательное рисование, которому многие художники пытаются сознательно обучиться. Ты, как родитель, учишь ребенка, даешь ему знания. И этот обмен, с одной стороны, направлен на то, чтобы как бы отключиться от знаний, а с другой стороны, ими наполниться. Этот бесконечный обмен, который происходит между родителями и детьми, мне ужасно интересен. Проживать, чувствовать, видеть как растет и меняется твой ребенок. Еще вчера он рисовал, даже не предполагая, что так можно рисовать, а сегодня у него уже есть понимание, что нос устроен определенным образом и он рисует его, руководствуясь этими знаниями. И ты наблюдаешь какой-то другой способ мышления человека. Наблюдать эти изменения ужасно интересно, это какое-то невероятное чудо.
ВГ: Я помню, что, когда Катя Бочавар предложила тебе и Гоге вместе участвовать в выставке, ты воскликнула — «Какая хорошая идея! Наконец-то Гога поймет, что я не только сижу и покупаю что-то на Авито». Почему ты так сказала?
ОБ: Потому что я странный автор, художник. У меня нет мастерской. Я не нахожусь постоянно среди своих произведений. Я работаю все время на коленке, где-то в путешествии, в дороге, в гостинице. Я что-то придумываю, а процесс вязания не требует никакого специального места, где бы ты мог работать. Ты можешь, в принципе, вязать в очереди к доктору, и пока ждешь сына из музыкальной школы, и в маршрутке. Так я и делаю. Везде, где есть возможность, делаю свои работы. Какого-то офиса, куда человек ходит работать, и складывается впечатление, что человек занимается важным делом, у меня нет. И у сына, возможно, не создается впечатление важности моей работы. Он видит, что я везде разбрасываю свои клубочки и моточки, и он не воспринимает это как серьезную деятельность — это что-то такое, бесконечно мелькающее перед глазами. И конечно, когда я выступаю на выставке, тем более, что он мой соавтор, это придает мне важный имидж в его глазах. (смеется) Я выгляжу не просто каким-то непонятным существом, вечно суетящимся с клубочками.
ОБ: В 1990-е годы появилось много рекламы, где постоянно звучали слоганы, которые привлекали внимание и бесконечно от тебя что-то требовали. Пропагандистские лозунги советского времени перешли в лозунги рекламные, а теперь вновь переходят в пропагандистские. Какая-то бесконечная история о том, что тебе говорят и навязывают, какие мысли внушают. Эти тексты, вязь, подобно нитям сплетаются в полотно. Я даже делала выставку под названием «ТЕКСТиль», где главный акцент был на слове «текст», как сообщении. Я позвала тогда самых разных авторов. Далеко не все работают с текстилем, но оказалось, что многие живописцы и художники, занимающиеся цифровой графикой и инсталляцией, имеют работы, связанные с текстильной технологией. Мне было очень интересно в таком формате показать, что делают люди, как они используют текстиль для выражения своих мыслей. Главной идеей был текст как сообщение. Какие-то работы были написаны на ткани, какие-то были вышиты, какие-то даже построены как инсталляции.
ВГ: Похоже, что тебе интересны не только текстильные переплетения, но и вообще переплетения, пересечения, связи, коллаборации. Я помню, ты делала еще выставку, где дети рисовали своих родителей-художников, а родители-художники рисовали своих детей.
ОБ: Это все связи поколений. С одной стороны, дети очень вдохновляют неожиданным мышлением. Я вдохновляюсь своим ребенком. Когда он был маленьким и рисовал, меня настолько каждый раз поражало, как лихо он это все делает, как ловко и выразительно находит решение. Это бессознательное рисование, которому многие художники пытаются сознательно обучиться. Ты, как родитель, учишь ребенка, даешь ему знания. И этот обмен, с одной стороны, направлен на то, чтобы как бы отключиться от знаний, а с другой стороны, ими наполниться. Этот бесконечный обмен, который происходит между родителями и детьми, мне ужасно интересен. Проживать, чувствовать, видеть как растет и меняется твой ребенок. Еще вчера он рисовал, даже не предполагая, что так можно рисовать, а сегодня у него уже есть понимание, что нос устроен определенным образом и он рисует его, руководствуясь этими знаниями. И ты наблюдаешь какой-то другой способ мышления человека. Наблюдать эти изменения ужасно интересно, это какое-то невероятное чудо.
ВГ: Я помню, что, когда Катя Бочавар предложила тебе и Гоге вместе участвовать в выставке, ты воскликнула — «Какая хорошая идея! Наконец-то Гога поймет, что я не только сижу и покупаю что-то на Авито». Почему ты так сказала?
ОБ: Потому что я странный автор, художник. У меня нет мастерской. Я не нахожусь постоянно среди своих произведений. Я работаю все время на коленке, где-то в путешествии, в дороге, в гостинице. Я что-то придумываю, а процесс вязания не требует никакого специального места, где бы ты мог работать. Ты можешь, в принципе, вязать в очереди к доктору, и пока ждешь сына из музыкальной школы, и в маршрутке. Так я и делаю. Везде, где есть возможность, делаю свои работы. Какого-то офиса, куда человек ходит работать, и складывается впечатление, что человек занимается важным делом, у меня нет. И у сына, возможно, не создается впечатление важности моей работы. Он видит, что я везде разбрасываю свои клубочки и моточки, и он не воспринимает это как серьезную деятельность — это что-то такое, бесконечно мелькающее перед глазами. И конечно, когда я выступаю на выставке, тем более, что он мой соавтор, это придает мне важный имидж в его глазах. (смеется) Я выгляжу не просто каким-то непонятным существом, вечно суетящимся с клубочками.
Результат семейной коллаборации — художника Ольги Божко и композитора Георгия Авалиани, можно увидеть на выставке «Пропейзаж». На выставке-буриме, в которой композиторы продолжили визуальные пейзажи художников своими звуковыми ландшафтами, вас ждут еще семь интереснейших коллабораций! Ждем вас по 24 сентября включительно в галерее-мастерской ГРАУНД Солянка.