Как чужие фотографии превратить в свои скульптуры, зачем художнику дом, если у него есть мастерская, и почему деревянные цветы это символ утраты — рассказывает Сергей Судаков, участник выставки «Контактный зоопарк».
Вероника Георгиева: Ты окончил Строгановку по специальности «монументально-декоративное искусство». Что побудило тебя стать скульптором?
Сергей Судаков: Если честно художником я стал относительно недавно, хотя скульптурой занимаюсь практически всю жизнь. Это произошло, наверное, года два назад — я начал усиленно работать, поставил перед собой определенные творческие цели. Творчество в том или ином роде всегда присутствовало в моей жизни, но так, чтобы по-настоящему, мне кажется, это произошло года два назад, когда я оставил все ненужные сомнения.
ВГ: Сомнения быть ли художником?
СС: Cкорее иллюзии, в которых я прибывал, что я как бы художник.
Я что-то делал, пробовал, искал, но это не находило отклика внутри, вернее сказать, отклик был, но какой-то слабый, как-то в полсилы.
ВГ: Ты родился далеко отсюда, в Хабаровском крае. Когда ты переехал в Москву?
СС: В пятнадцать лет, после девятого класса, я уехал из Николаевска-на-Амуре в Хабаровск учиться в колледже искусств. В колледже был факультет декоративно-прикладного искусства, и я занимался там и скульптурой, и резьбой по дереву, и живописью, и плетением из лозы. Там было очень интересно, у нас были хорошие преподаватели, это было счастливое время. Осознание себя как художника у меня произошло там.
ВГ: Что изначально сподвигло тебя уехать из родного города и поступить в колледж?
СС: Николаевск-на-Амуре очень маленький город, там очень мало возможностей. А я все время рисовал, меня к этому тянуло, и это был шанс уехать оттуда и попытаться что-то сделать. Это сложная история с маленькими городами: они затягивают людей и не дают им шанса, если у тебя нет никаких стремлений или просто желаний… Поэтому мне нужно было срочно уехать. Я много рисовал и начал понимать, что это не совсем мое место. И уехал.
ВГ: На открытии выставки в ГРАУНД Солянке я слышала много хороших отзывов о твоих работах. Так что, хочу тебя поздравить, потому, что, кажется, это прямо прорыв.
СС: Спасибо.
ВГ: Твои работы вырублены из дерева, это теплый материал, хранящий память рук. Почему ты выбираешь дерево?
СС: Мне всегда очень нравился этот материл, еще с колледжа, где мы работали с деревом. Но в то время я предпочитал работе с деревом живопись. Я очень плотно занимался живописью, делал выставки. Я хотел поступать на «живопись», но в какой-то момент авторитет и энергия преподавателя меня захватили, и я переключился на скульптуру. А дерево всегда присутствовало, и дома, в Николаевске, и в колледже. Оно мне близко по темпераменту, потому что, например, на камень нужно тратить много энергии — его нужно везти и т.д. Глина — очень податливая, она все время меняется. А дерево находится где-то посередине — оно сопротивляется, но несильно. (смеется) И вот, я искал мастерскую. Друзья предложили мне снять мастерскую в подвале. И так случилось, что там мои шумы никому не слышны. Мои друзья-приятели редко появляются, а когда появляются, я резко прекращаю работу. А насчет серии, которая выставлена в ГРАУНД Солянке, тут все так совпало — зимой я нашел у себя здесь, в Битцевском лесу, спиленные деревья, собрал их, отвез в мастерскую, нашел инструмент и за два года сделал все эти работы. А теперь не знаю, как остановиться. (смеется)
Сергей Судаков: Если честно художником я стал относительно недавно, хотя скульптурой занимаюсь практически всю жизнь. Это произошло, наверное, года два назад — я начал усиленно работать, поставил перед собой определенные творческие цели. Творчество в том или ином роде всегда присутствовало в моей жизни, но так, чтобы по-настоящему, мне кажется, это произошло года два назад, когда я оставил все ненужные сомнения.
ВГ: Сомнения быть ли художником?
СС: Cкорее иллюзии, в которых я прибывал, что я как бы художник.
Я что-то делал, пробовал, искал, но это не находило отклика внутри, вернее сказать, отклик был, но какой-то слабый, как-то в полсилы.
ВГ: Ты родился далеко отсюда, в Хабаровском крае. Когда ты переехал в Москву?
СС: В пятнадцать лет, после девятого класса, я уехал из Николаевска-на-Амуре в Хабаровск учиться в колледже искусств. В колледже был факультет декоративно-прикладного искусства, и я занимался там и скульптурой, и резьбой по дереву, и живописью, и плетением из лозы. Там было очень интересно, у нас были хорошие преподаватели, это было счастливое время. Осознание себя как художника у меня произошло там.
ВГ: Что изначально сподвигло тебя уехать из родного города и поступить в колледж?
СС: Николаевск-на-Амуре очень маленький город, там очень мало возможностей. А я все время рисовал, меня к этому тянуло, и это был шанс уехать оттуда и попытаться что-то сделать. Это сложная история с маленькими городами: они затягивают людей и не дают им шанса, если у тебя нет никаких стремлений или просто желаний… Поэтому мне нужно было срочно уехать. Я много рисовал и начал понимать, что это не совсем мое место. И уехал.
ВГ: На открытии выставки в ГРАУНД Солянке я слышала много хороших отзывов о твоих работах. Так что, хочу тебя поздравить, потому, что, кажется, это прямо прорыв.
СС: Спасибо.
ВГ: Твои работы вырублены из дерева, это теплый материал, хранящий память рук. Почему ты выбираешь дерево?
СС: Мне всегда очень нравился этот материл, еще с колледжа, где мы работали с деревом. Но в то время я предпочитал работе с деревом живопись. Я очень плотно занимался живописью, делал выставки. Я хотел поступать на «живопись», но в какой-то момент авторитет и энергия преподавателя меня захватили, и я переключился на скульптуру. А дерево всегда присутствовало, и дома, в Николаевске, и в колледже. Оно мне близко по темпераменту, потому что, например, на камень нужно тратить много энергии — его нужно везти и т.д. Глина — очень податливая, она все время меняется. А дерево находится где-то посередине — оно сопротивляется, но несильно. (смеется) И вот, я искал мастерскую. Друзья предложили мне снять мастерскую в подвале. И так случилось, что там мои шумы никому не слышны. Мои друзья-приятели редко появляются, а когда появляются, я резко прекращаю работу. А насчет серии, которая выставлена в ГРАУНД Солянке, тут все так совпало — зимой я нашел у себя здесь, в Битцевском лесу, спиленные деревья, собрал их, отвез в мастерскую, нашел инструмент и за два года сделал все эти работы. А теперь не знаю, как остановиться. (смеется)
ВГ: То есть, все скульптуры детей, которые мы видим на выставке, сделаны из одного дерева?
СС: Они из разных деревьев, но одного времени — все сделаны с 2021 по 2023 год. В мастерской у меня было еще старое дерево. Это обычная история: в старых мастерских часто стоят вековые поленья, которые кто-то притащил, но ничего из них не сделал… Почему именно такой проект? Только из дерева можно было сделать эти работы, потому что, на мой взгляд, работа с фотографией в скульптуре может быть только из дерева, — этот материал несет в себе память теплоты некоего дома, каких-то теплых ассоциаций. И так, сам собой родился этот проект. Несмотря на то, что я затевал нечто подобное еще в 2016 году. Тогда я сделал одну достаточно большую работу, двухфигурную композицию буденовца и его жены, по старой смазанной фотографии, которая была у меня дома. А через несколько лет я сделал уже целую серию фигур, просто потому что у меня появилось дерево, мастерская и инструмент, чтобы делать это в таком объеме.
ВГ: Почему ты называешь свои скульптуры «Фото № 1», «Фото № 2»?
СС: Это работы из проекта, они выставлены в большом шкафу, который напоминает страницу в фотоальбоме, где есть маленькие фотографии, есть большие фотографии. А нумерация, это просто, чтобы не запутаться. Для меня важна не отдельная работа и ее название, а весь проект.
СС: Они из разных деревьев, но одного времени — все сделаны с 2021 по 2023 год. В мастерской у меня было еще старое дерево. Это обычная история: в старых мастерских часто стоят вековые поленья, которые кто-то притащил, но ничего из них не сделал… Почему именно такой проект? Только из дерева можно было сделать эти работы, потому что, на мой взгляд, работа с фотографией в скульптуре может быть только из дерева, — этот материал несет в себе память теплоты некоего дома, каких-то теплых ассоциаций. И так, сам собой родился этот проект. Несмотря на то, что я затевал нечто подобное еще в 2016 году. Тогда я сделал одну достаточно большую работу, двухфигурную композицию буденовца и его жены, по старой смазанной фотографии, которая была у меня дома. А через несколько лет я сделал уже целую серию фигур, просто потому что у меня появилось дерево, мастерская и инструмент, чтобы делать это в таком объеме.
ВГ: Почему ты называешь свои скульптуры «Фото № 1», «Фото № 2»?
СС: Это работы из проекта, они выставлены в большом шкафу, который напоминает страницу в фотоальбоме, где есть маленькие фотографии, есть большие фотографии. А нумерация, это просто, чтобы не запутаться. Для меня важна не отдельная работа и ее название, а весь проект.
ВГ: Ты переводишь один медиум, фотографию, в другой — скульптуру. Может быть, чтобы сделать более сохранным то, что более хрупко — бумагу перевести в дерево.
СС: И это тоже. Я тут ходил по Русскому музею, был в Манеже, там сейчас тоже выставка скульптуры, и мне показалось, что практически вся скульптура выглядит как фотография. Как будто кто-то сидел и позировал, как позируют перед фотографом. Не знаю, почему… Наверное, мне просто хотелось усилить этот эффект, создать ощущение, максимальное впечатление от переживания каких-то памятных воспоминаний.
ВГ: У тебя это получается. Ты так по-экспрессионистски, что ли, работаешь с фигурами — какие-то детали достаточно реалистичны, а другие именно что как смазанные, или скорее, вырубленные топором из памяти ощущения.
СС: Это все дерево — когда можно именно так работать с деревом, очень живо, оно всё в себя как бы допускает. Речь идет об экспрессивном восприятии именно с деревом. Я не вижу другого материала, из которого это можно было бы сделать. И получается действительно убедительно, когда материал и тема совпадают, находят друг друга.
ВГ: Но твои собственные детские фотографии, как ты пишешь в своей экспликации, у тебя самого не сохранились.
СС: Так получилось, что фотографии утратились. Лично к себе создание скульптур применить на сознательном уровне у меня не получается. Фотографий у меня нет…
ВГ: Потерялись? Они были?
СС: Они были, какие-то. Может быть, не было моих личных фотографий, в такой интерпретации, как зайчики и морячки. Были просто домашние фотографии, черно-белые, и их было очень много. Родители занимались в свое время фотографией, сами проявляли и печатали. А сейчас нету ничего, все ушло куда-то. Меня интересует ощущение прошлого в целом. Я не могу себя отделить от работы и сказать, «Нет, я это просто придумал». Так не получается. В любом случае, я как-то это переживаю, но на каком уровне, я до конца осознать не могу.
ВГ: Ты как бы реконструируешь чужие воспоминания, вкладывая свои собственные новые смыслы в фотографические образы. Получаются некие наложения коллективной памяти.
СС: Наверное, конечно, я все-таки как-то хочу зацепить, остановить, сохранить в скульптуре мимолетные впечатления. Мой проект «Цветы» с этой идеей тоже перекликается, он одновременно с «Детьми» делался. Да, именно сохранить. Потому что сейчас все очень не сохранно, и в мире, и вообще. На меня это тоже влияет, я не могу от этого дистанцироваться — это просто невозможно. Цветы, дети — это все равно о каком-то доме, который утрачивается. Он утратился у меня, и сейчас у миллионов людей он утрачивается.
ВГ: Да, цветок в горшке — это символ дома, домашнего уюта.
СС: В какой-то момент мне захотелось сделать именно что символ любого дома, и я не придумал ничего лучше, чем цветы.
СС: И это тоже. Я тут ходил по Русскому музею, был в Манеже, там сейчас тоже выставка скульптуры, и мне показалось, что практически вся скульптура выглядит как фотография. Как будто кто-то сидел и позировал, как позируют перед фотографом. Не знаю, почему… Наверное, мне просто хотелось усилить этот эффект, создать ощущение, максимальное впечатление от переживания каких-то памятных воспоминаний.
ВГ: У тебя это получается. Ты так по-экспрессионистски, что ли, работаешь с фигурами — какие-то детали достаточно реалистичны, а другие именно что как смазанные, или скорее, вырубленные топором из памяти ощущения.
СС: Это все дерево — когда можно именно так работать с деревом, очень живо, оно всё в себя как бы допускает. Речь идет об экспрессивном восприятии именно с деревом. Я не вижу другого материала, из которого это можно было бы сделать. И получается действительно убедительно, когда материал и тема совпадают, находят друг друга.
ВГ: Но твои собственные детские фотографии, как ты пишешь в своей экспликации, у тебя самого не сохранились.
СС: Так получилось, что фотографии утратились. Лично к себе создание скульптур применить на сознательном уровне у меня не получается. Фотографий у меня нет…
ВГ: Потерялись? Они были?
СС: Они были, какие-то. Может быть, не было моих личных фотографий, в такой интерпретации, как зайчики и морячки. Были просто домашние фотографии, черно-белые, и их было очень много. Родители занимались в свое время фотографией, сами проявляли и печатали. А сейчас нету ничего, все ушло куда-то. Меня интересует ощущение прошлого в целом. Я не могу себя отделить от работы и сказать, «Нет, я это просто придумал». Так не получается. В любом случае, я как-то это переживаю, но на каком уровне, я до конца осознать не могу.
ВГ: Ты как бы реконструируешь чужие воспоминания, вкладывая свои собственные новые смыслы в фотографические образы. Получаются некие наложения коллективной памяти.
СС: Наверное, конечно, я все-таки как-то хочу зацепить, остановить, сохранить в скульптуре мимолетные впечатления. Мой проект «Цветы» с этой идеей тоже перекликается, он одновременно с «Детьми» делался. Да, именно сохранить. Потому что сейчас все очень не сохранно, и в мире, и вообще. На меня это тоже влияет, я не могу от этого дистанцироваться — это просто невозможно. Цветы, дети — это все равно о каком-то доме, который утрачивается. Он утратился у меня, и сейчас у миллионов людей он утрачивается.
ВГ: Да, цветок в горшке — это символ дома, домашнего уюта.
СС: В какой-то момент мне захотелось сделать именно что символ любого дома, и я не придумал ничего лучше, чем цветы.
ВГ: Тебе было всего два года, когда распался Советский Союз. Однако, ты возвращаешься к советскому наследию, твои скульптуры больше напоминают не современных детей, а детей советского времени. Разве, когда ты рос, у тебя в детском саду были девочки-снежинки и мальчики-зайчики? Может быть такой выбор каким-то образом тоже связан с потерей дома?
СС: Я вообще это время смутно помню. Детский сад, детей? Этого я вообще не помню. Но так получилось, что они совпали… Советскую тему я вообще не рассматривал. Я как визуал рассматривал фотографии царских времен. А получилось, что они напоминают советские, но я к этому не имею отношения. Наверное, каждый сам внедряет в образы какие-то смыслы, которые ему близки. Потеря дома — эта советская тема ведь продолжается. Трагедии, у родителей трагедии, в семье. Я достаточно рано начал жить самостоятельно. И наверное, как я уже говорил, тема дома как-то действует на меня.
ВГ: Ты в Москве ощущаешь себя дома?
СС: Мне кажется, сейчас это ощущение приобретается. Так получилось, что до определенных событий я не думал об этом, не ощущал себя здесь как дома. Но случилось то, что случилось, и я стал проводить много времени в мастерской. Для меня мое творчество это мой дом. Именно творчество, где я могу работать, там и дом.
ВГ: На выставке куратор Катя Бочавар совместила твои скульптуры с рисунками животных Юлии Картошкиной. Таким образом, твои скульптурные дети приобрели еще один слой воспоминаний, теперь, когда насмотрелись на животных в контактном зоопарке. (общий смех)
СС: Лучшего сочетания я и придумать не мог. Я был очень удивлен, приятно удивлен, что все так получилось. Эти маленькие рисуночки, они такие милые. Какая-то душевность получилась, все такое немного потустороннее, но в хорошем, теплом смысле. Создается ощущение потустороннего мира. Ты как будто находишься в воображении.
ВГ: Ты точно заметил: потусторонний, но теплый мир. Такое бывает редко — с потусторонним обычно связана холодность. Когда я увидела твои работы для Музея железных дорог России, у меня тоже возникло ощущение потусторонности, но более холодной. Вероятно, из-за гипса, но это такие прямо привидения!
СС: Именно! Это привидения-привидения. (общий смех) Это был коммерческий заказ. Я обычно такие вещи не включаю в портфолио, но здесь все так совпало. Мне очень нравятся здесь дизайнерские ходы. Мы совместно с дизайнерами работали, придумывали позы, людей. Сочетание острых, жестких линий паровозов с аморфными невесомыми скульптурами, которых там довольно много, около тридцати штук. Их можно назвать стаффажем, но это не совсем стаффаж. Мне показалось, что контраст металла и этих скульптур это мощный ход. Я конечно, работал с практиками Джорджа Сигала, американского художника, который делал человеческие фигуры из гипса. Единственно, я немного усовершенствовал, добавив живость этим персонажам — мне хотелось усилить эффект наброска, и я более реалистично изобразил лица и руки. Когда рисуешь набросок человека, стоит прорисовать какую-то деталь, руку или нос, и он оживает. И тут мне показалось, что это будет уместно — сделать лица и руки более четкими, а одежду и все остальное оставить достаточно эфемерным. Во время проекта произошел очень трагичный, но символический случай. Там была композиция — парень и девушка прощаются на перроне и тянутся друг к другу. Там был один парень, друг наших кураторов, и они очень хотели вставить его в композицию, а мы с моим компаньоном, замечательным скульптором Ярославом Труновым, говорили, что он по типажу не подходит на роль героя. Но они настаивали, и я стал делать. Когда я снял форму и начал работать с портретом, подтянул здесь, выпрямил там, получился такой идеализированный человек — похожий, но не он. Получился настоящий памятник, потому что памятники всегда идеализируют, героизируют человека. Я только с одной моделью так поступил, как бы исправил его. И так случилось, что он погиб. В то самое время, когда мы работали. Я не верю в мистику, но то, что это символично, и получился памятник ему, это да. Это не просто слепок с него, а именно памятник.
СС: Я вообще это время смутно помню. Детский сад, детей? Этого я вообще не помню. Но так получилось, что они совпали… Советскую тему я вообще не рассматривал. Я как визуал рассматривал фотографии царских времен. А получилось, что они напоминают советские, но я к этому не имею отношения. Наверное, каждый сам внедряет в образы какие-то смыслы, которые ему близки. Потеря дома — эта советская тема ведь продолжается. Трагедии, у родителей трагедии, в семье. Я достаточно рано начал жить самостоятельно. И наверное, как я уже говорил, тема дома как-то действует на меня.
ВГ: Ты в Москве ощущаешь себя дома?
СС: Мне кажется, сейчас это ощущение приобретается. Так получилось, что до определенных событий я не думал об этом, не ощущал себя здесь как дома. Но случилось то, что случилось, и я стал проводить много времени в мастерской. Для меня мое творчество это мой дом. Именно творчество, где я могу работать, там и дом.
ВГ: На выставке куратор Катя Бочавар совместила твои скульптуры с рисунками животных Юлии Картошкиной. Таким образом, твои скульптурные дети приобрели еще один слой воспоминаний, теперь, когда насмотрелись на животных в контактном зоопарке. (общий смех)
СС: Лучшего сочетания я и придумать не мог. Я был очень удивлен, приятно удивлен, что все так получилось. Эти маленькие рисуночки, они такие милые. Какая-то душевность получилась, все такое немного потустороннее, но в хорошем, теплом смысле. Создается ощущение потустороннего мира. Ты как будто находишься в воображении.
ВГ: Ты точно заметил: потусторонний, но теплый мир. Такое бывает редко — с потусторонним обычно связана холодность. Когда я увидела твои работы для Музея железных дорог России, у меня тоже возникло ощущение потусторонности, но более холодной. Вероятно, из-за гипса, но это такие прямо привидения!
СС: Именно! Это привидения-привидения. (общий смех) Это был коммерческий заказ. Я обычно такие вещи не включаю в портфолио, но здесь все так совпало. Мне очень нравятся здесь дизайнерские ходы. Мы совместно с дизайнерами работали, придумывали позы, людей. Сочетание острых, жестких линий паровозов с аморфными невесомыми скульптурами, которых там довольно много, около тридцати штук. Их можно назвать стаффажем, но это не совсем стаффаж. Мне показалось, что контраст металла и этих скульптур это мощный ход. Я конечно, работал с практиками Джорджа Сигала, американского художника, который делал человеческие фигуры из гипса. Единственно, я немного усовершенствовал, добавив живость этим персонажам — мне хотелось усилить эффект наброска, и я более реалистично изобразил лица и руки. Когда рисуешь набросок человека, стоит прорисовать какую-то деталь, руку или нос, и он оживает. И тут мне показалось, что это будет уместно — сделать лица и руки более четкими, а одежду и все остальное оставить достаточно эфемерным. Во время проекта произошел очень трагичный, но символический случай. Там была композиция — парень и девушка прощаются на перроне и тянутся друг к другу. Там был один парень, друг наших кураторов, и они очень хотели вставить его в композицию, а мы с моим компаньоном, замечательным скульптором Ярославом Труновым, говорили, что он по типажу не подходит на роль героя. Но они настаивали, и я стал делать. Когда я снял форму и начал работать с портретом, подтянул здесь, выпрямил там, получился такой идеализированный человек — похожий, но не он. Получился настоящий памятник, потому что памятники всегда идеализируют, героизируют человека. Я только с одной моделью так поступил, как бы исправил его. И так случилось, что он погиб. В то самое время, когда мы работали. Я не верю в мистику, но то, что это символично, и получился памятник ему, это да. Это не просто слепок с него, а именно памятник.
ВГ: Какие у тебя планы? Ты будешь продолжать серию «Дети»?
СС: Я всегда параллельно веду сразу несколько проектов. Серию «Дети» я периодически доделываю. Какая-то фигура у меня постоянно в работе. Я хочу продолжить проект «Живой уголок» — он как бы есть, но он не состоявшийся. Я все-таки хочу сделать инсталляцию из этих вещей — они могут быть разные — не обязательно с мехом, но хотелось бы воплотить эту историю и сделать выставку в каком-то небольшом пространстве, чтобы это был один проект из многих скульптур, создать некий мир, где человек в принципе не сомасштабен «организмам», которые выросли до размеров, не сомасштабных человеку.
Еще делаю сейчас серию портретов путти из проекта «Золото». хочется сделать и посмотреть, как это будет в пространстве как они будут взаимодействовать друг с другом . Они все тоже немного на контрасте, не очень приятные эти портреты. У них очень мясистые лица. Эта их мясистость меня вдохновляет. Они могут лежать, сминаться и одновременно оставаться лицами.
СС: Я всегда параллельно веду сразу несколько проектов. Серию «Дети» я периодически доделываю. Какая-то фигура у меня постоянно в работе. Я хочу продолжить проект «Живой уголок» — он как бы есть, но он не состоявшийся. Я все-таки хочу сделать инсталляцию из этих вещей — они могут быть разные — не обязательно с мехом, но хотелось бы воплотить эту историю и сделать выставку в каком-то небольшом пространстве, чтобы это был один проект из многих скульптур, создать некий мир, где человек в принципе не сомасштабен «организмам», которые выросли до размеров, не сомасштабных человеку.
Еще делаю сейчас серию портретов путти из проекта «Золото». хочется сделать и посмотреть, как это будет в пространстве как они будут взаимодействовать друг с другом . Они все тоже немного на контрасте, не очень приятные эти портреты. У них очень мясистые лица. Эта их мясистость меня вдохновляет. Они могут лежать, сминаться и одновременно оставаться лицами.
Выставка «Контактный зоопарк» скульптур Сергея Судакова и графики Юли Картошкиной открыта в ГРАУНД Солянке по 14 декабря включительно.