Вы когда-нибудь просыпались с ощущением, что только что пережили что-то важное, но образы сна уже тают, как дым? Художница и архитектор Катя Тин превращает эти мимолетные впечатления в офорты — графические работы, где сны обретают форму, а память становится материальной. Ее проект «Отголосны» — это исследование пограничного состояния между реальностью и подсознанием, где архитектура мысли встречается с хрупкостью воспоминаний. Проект представлен в рамках конкурса, проведенного ГРАУНД Зин Фестом в 2024 году. Катя стала его победителем в номинации «Видео».
Катя Тин
Татьяна Резник: Катя, расскажи, пожалуйста, почему ты выбрала профессию художника?
Катя Тин: Я с самого детства чувствовала себя художником — я постоянно рисовала. И решив тогда, что для того, чтобы быть художником достаточно уметь рисовать, я стала искать другую профессию. Сначала пришла в архитектуру, а теперь двигаюсь дальше — в сценографию. Мне важно соединять пространство и искусство, находить что-то более свободное.
ТР: И вот ты приходишь к офорту. Что тебя в нем привлекло?
КТ: Я узнала, что Бродский открывает школу офорта. Всегда хотела учиться у Александра Бродского. Также преподавателями лаборатории были Надя Корбут и Наталья Заровная. Это был волшебный состав. Тогда я практически ничего про офорт не знала, но решила попробовать. И мне ужасно понравилось соединение материала: металла, бумаги, оттиска и себя. В офорте результат всегда непредсказуемый, всегда есть кислота, которая может перетравить работу. Есть металл, который может повести себя по-другому. Мне нравится это взаимодействие с материалом и непредсказуемость.
ТР: А как лаборатория Бродского повлияла на твое восприятие?
КТ: Безумно сильно. Я поняла, что в тот момент, когда есть ты и металлическая пластина, которую ты как-то корябаешь, покрываешь, то забываешь обо всём. Есть только ты и вот этот кусок материала, с которым ты работаешь. Это довольно долгая техника, на одну работу уходит несколько дней. Всё соединено просто с разными химическими процессами. Ты что-то выжигаешь, травишь, кладешь кислоту, и кислота делает глубже незащищенные части металла. Это завораживало. Мне нравилось, что это очень долгий процесс.
ТР: А что тебя связывает с ГРАУНД Солянкой? Какую роль в твоем творческом развитии сыграла галерея?
КТ: В первый раз в сознательном возрасте я пришла в Солянку в 2019 году на студенческий перформанс. Ребята кидали друг в друга краску, и всё пространство было частью безумия и свободы. С тех пор, каждый раз, когда я туда приходила, галерея выглядела по-другому, она всё время меняется. Для меня это очень живое пространство. Но при этом это место, где я чувствую себя очень спокойно и уютно. Это одно из мест, по которым я очень скучаю, находясь далеко.
ТР: Сейчас в ГРАУНДе проходит твой проект с загадочным названием «Отголосны» — это про сны?
КТ: Да. «Отголосны» – это мой художественный проект фиксации снов и воспоминаний. Иногда сны четкие, но обычно лица в них размытые. Однажды я помирилась с человеком во сне, а через какое-то время другой человек в другом сне подарил мне птицу. Постоянно запоминать сны невозможно, но, вероятно, они приснятся вновь. В 2020 году я решила, что настало время зафиксировать некоторые, чтобы никогда их не забыть.
Я работаю в основном со снами, а сны очень сложно зафиксировать и вспомнить, какие они были. Ты просыпаешься, у тебя есть ощущение, и когда ты пытаешься зарисовать то, что ты видел, запомнил, всё равно есть недосказанность. Я пытаюсь ее оставить так, как я помню, но всё равно нужно периодически заполнять недостающие куски. С одной стороны, это становится продолжением работы, той неожиданностью, которая появляется, потому что ты садишься и не знаешь, к какому результату ты сейчас придешь, что ты в итоге нарисуешь, пытаясь улавливать этот хвост ушедшего сна.
ТР: Ты говоришь о воле материала как о неком соавторстве в работе. Как ты ощущаешь этот диалог: когда материал сопротивляется, настаивает на своем, а когда неожиданно подсказывает тебе решение?
КТ: Возможно, такое ощущение возникает потому, что я всё делаю не идеально по технике и не совсем аккуратно — я передерживаю материал по кислоте, где-то недополировываю. Что-то пошло не так: азотная кислота оказалась чуть сильнее, чем я предполагала, или я не до конца правильно рассчитала время нахождения работы в кислоте. Тогда материал диктует свое, как ему правильно. Это я называю волей материала.
ТР: У тебя есть проект «Самый страшный сон». Почему «Страшный сон»? Почему это стало центральной темой?
КТ: На самом деле ничего страшного там не происходит, это просто одно и то же место, в которое я попадаю из очень разных локаций. Этот сон приснился мне в первый раз, наверное, когда мне было года три, и я проснулась от ужаса, когда была рядом с этим местом. Он снился мне с разной периодичностью. Я узнаю это место по ощущению ужаса, от которого я просыпаюсь. И, естественно, из-за того, что этот сон возвращался, мне очень хотелось как-то его проработать и сделать вместе с ним работу.
ТР: А сама по себе плотина, этот именно образ, имеет для тебя какое-то значение?
КТ: Изначально это образ стены. И то, что я его поместила в воду, на самом деле, это тоже из детского воспоминания, он первый раз приснился мне в том месте, в которое я шла через плотину. И в детстве меня безумно завораживало, что, с одной стороны, вода гладкая и спокойная, а с другой стороны, всё бушует, и это водопад. Мне показалось, что самый страшный сон должен стать плотиной какого-то спокойствия. То, что я ощущаю, больше всего похоже на боязнь высоты, смешанную с очищением, завораживанием от падающей воды.
ТР: Что для тебя искусство?
КТ: Это возможность ощущать себя человеком, ощущать себя на земле. Искусство — это то, что помогает либо уйти, либо вернуться в реальность. Это, наверное, что-то необходимое и не необходимое одновременно.