Проявленные на пленку «Обиды» и другие эксперименты в черном капюшоне

Я так и говорил: «Будете дуться сутки, встретимся через сутки» — Максим Иванов о своих проектах в ГРАУНД Солянке.

Вероника Георгиева: В 2013 году ты ушёл с факультета политологии МГИМО и перешел в Британку учится фотографии. Почему ты решил вдруг поменять политику на фотографию?

Максим Иванов: Скорее всего фотография просто проснулась во мне еще раз. Фотографией я занимался еще в школьные годы — мне в руки попал фотоаппарат и все защелкалось. Где-то класса до восьмого я был погружен в фотографию, делал какие-то детские успехи. Потом взялся за голову. Сам я из Чебоксар, и нужно было решить, с чем жизнь связать. МГИМО — что может быть в России выше? Планка была перед глазами, и я ушел с головой в подготовку — экзамены, олимпиады, поездки на финалы Всероса (Всеросиийская олимпиада школьников в Москве, ред.). Баллы у меня были очень высокие, меня приняли с распростертыми объятиями. Но после трех семестров мне стало скучно, и стало понятно, что дальнейшая жизнь будет долгое время весьма рутинной — работа с какими-то текстами, бесконечная аналитика, подготовка отчетов. Так вышло, что моя супруга, а мы с ней — одноклассники, сразу пошла в Британку, и рассказывала мне, каково ей там учиться, про задания и так далее. Так совпало, что там запустили новую программу по фотографии, и это стало для меня сигналом. Так я попал туда, куда хотел.

ВГ: То есть во время учебы в МГИМО ты уже занимался фотографией?

МИ: Там просто было некогда чем-либо заниматься — ты с утра до ночи в учебниках, которые написаны, скажем так, не самым человеческим языком. И вот ты продираешься сквозь эти дебри, они царапаются, ты мучаешься от этого и задаешься вопросом: ради чего и куда я стремлюсь? Думаешь, что окончишь МГИМО, получишь этот желанный билет в красивую жизнь, и тогда заживешь и начнешь заниматься творчеством. Но ведь можно лучшие годы своей жизни посвятить именно этому. Благо, поддержали родители.

ВГ: Мне кажется, твои продирания сквозь политологию как науку прошли не зря. В твоих проектах чувствуется исследовательский подход, я бы даже назвала это поэтической психологией — посредством фотографии ты экспериментируешь с чувствами и состояниями человека. В ГРАУНД Солянке ты представляешь проект, который называется «Обиды».

МИ: Да, потому что он про обиды. Именно этот феномен я и пытался выразить. На самом деле, этот проект является полной зеркальной, концептуальной противоположностью другому моему проекту, который появился за три-четыре года до этого. Он назывался «Победители» и был посвящен талантливым детям, победителям Всероссийской олимпиады школьников по астрономии. «Победителей» я показывал на ВДНХ в павильоне «Космос» под самым куполом, в Ельцин Центре в Екатеринбурге, в одной частной галерее в Липецке, в Португалии. Этот проект тоже был несколько биографичным. В тот самый момент, когда ребята только-только узнали, что победили в олимпиаде, я каждого из них, тех, кто испытывал чувство триумфа, сфотографировал через телескоп. Это была олимпиада по астрономии, и я использовал тот инструмент, который использовали дети в своих практических занятиях. Но телескоп был перевернутый, он не приближал, а наоборот отдалял детей. В отличие от «Обид», «Победители» посвящены чувству триумфа, моменту, когда все дороги перед тобой открыты, ведь если ты победил на Всероссийской олимпиаде, то по этому профильному предмету ты можешь поступить в престижный вуз страны без экзаменов.

ВГ: Ты говоришь, проект «биографичный», ты был призером Всероссийской олимпиады?

МИ: К сожалению, я не занимал призовых мест, но я видел со стороны это чувство счастья. Ведь если ты победил, особенно в девятом классе, уже тогда ты можешь считать, что жизнь удалась, все сложилось. Никакого ЕГЭ, никаких переживаний, ты уже стабильно на бюджетном месте в МГУ, МГИМО, МФТИ. И последующих три года ты можешь заниматься наукой для себя, а не ради каких-то цифр и баллов. Так вот, в тот самый момент, когда дети испытывали это расширяющее, раздирающее чувство счастья, я сфотографировал их через перевернутый телескоп, к передней линзе которого прикрепил пленочный фотоаппарат. И каждый оказался уменьшен и превратился в крохотную точку, затерянную в рамках этого узкого кадра — 24 на 36 миллиметров. Когда я пришел брать пленку после проявки, мне с извиняющимся видом сказали, что, к сожалению, ничего не получилось. Но я знал, что там что-то было! И получив доступ к микроскопу на биофаке МГУ, я начал искать эти таланты, этих удивительно редких детей, подающих огромные надежды, при помощи мощного микроскопа — сквозь пыль, царапины, все нечистоты, которые вторглись в кадр и начали бороться за внимание с этими детьми. И найдя их через микроскоп, я вновь их сфотографировал и уже напечатал в даркруме, метр на полтора. Фотографии получились на грани абстракции и фигуративности. Я искал такую дистанцию, при которой индивидуальные черты детей только-только начинают проступать. Мы можем уже отличить одного от другого, но, к сожалению, не видим изображение в четкости. Если сфотографировать чуть дальше, это будет просто какой-то ничего не значащий овал. Если сделать фотографию ближе, то будет плохой портрет — мутный, невнятный. И когда я презентовал этот проект на ВДНХ, я сказал, что через 30 лет мы найдем каждого из тех, кто был сфотографирован, чтобы снова сделать их фотографии, но уже с максимальной четкостью, и посмотрим, кто получился из этих детей. Потому что эти дети — уникальные и удивительные. Например, некоторые из них уже через год после того, как я их сфотографировал, стали звездами всероссийского масштаба, как минимум. В частности Руслан Салимгареев стал первым в истории страны, кто набрал 400 из 400 баллов за ЕГЭ. Это абсолютный максимум по всех сданным экзаменам. А поступая затем в МГУ на биофак, что интересно, он тоже сдал на 500 из 500. Уникум, просто в голове не укладывается! Все СМИ о нем написали, он в одночасье стал центром внимания. И я задаюсь вопросом, все эти дети на тех невнятных фотографиях, остались ли они в науке, остались ли они в нашей стране, сложились ли их судьбы удачно? Все это мы узнаем через 30 лет. И это будет интересный квест.

ВГ: Знаешь, твоя история с микроскопом и телескопом напомнила мне о Марселе Прусте. На обвинения в том, что он слишком «микроскопично», слишком детально все описывает, писатель отвечал, что смотрит не в микроскоп, а в телескоп. В «Победителях» тоже через мелкое, детальное начинает проступать великое, большое. За счет использования тобой телескопа и микроскопа, отдаления и последующего приближения зритель видит то, что иначе бы никогда не увидел — уникальный портрет ребенка в момент его «становления» — ты запечатлеваешь момент, когда у него буквально на глазах отрастают крылья.

МИ: Да. Но после того, как отгремел проект про «Победителей», у меня самого наступил некий творческий кризис. Непонятно было, кого еще фотографировать, кто достоин твоего внимания. Ведь фотографий сделано уже неимоверно много. Должен ли я сосредоточиться на каких-нибудь других олимпиадниках? Или, может, начать фотографировать генералов, олигархов или выдающихся профессоров. У меня не было никакого метода, прикреплять себя к какой-то определенной теме мне было неинтересно. И я какое-то время пребывал в растерянности. Так вышло, что после завершения Британки, я устроился туда работать — в проявочной лаборатории, в даркруме. Сначала этот опыт был невероятным — сравни тому, когда попадаешь в Страну чудес, когда доступны все ресурсы в неограниченных количествах и ты можешь воплотить любую идею, задумку, и никто тебя в этом не останавливает. Но со временем это чувство вседозволенности отчасти развратило. Время шло, а новые проекты не появлялись. Я застрял в этом даркруме, в темнице сырой, буквально, и оказался в такой ситуации: я ушел из МГИМО, закончил Британку, у меня нет новых идей, я не знаю, что еще фотографировать. Хотелось какого-то резкого прыжка, хотелось резко войти, ворваться в эту струю жизни, но это не случилось сразу. И появился этот проект — когда уже не производишь фотографии, а берешь и буквально кусаешь фотопленку, а просто вынашиваешь это чувство обиды, прежде всего, наверное, на себя. И этот жест случился как-то машинально – от обиды на себя, на свои замедления…

ВГ: Ты прям физически пленку засунул в рот? Или тебе пришла в голову идея, желание пожевать пленку?

МИ: Я не буду лукавить, все случилось как-то в силу многих разных замечаний, размышлений. Почему камера всегда черная, например? Почему у нее не могут быть полупрозрачные стенки? Тогда вдруг стало понятно, что человек вообще это не какое-то непросвечивающее вещество, а что мы — какие-то ходячие фильтры. На эти мысли наслоилось ощущение собственной обиды, когда непонятно что еще фотографировать, какие изображения плодить. И в результате множества таких вот мыслей, снежинка за снежинкой, этот проект сложился в ту форму, которая представлена в ГРАУНД Солянке. Ощущения такие, что в современности чувство обиды вообще витает в воздухе, всех друг с другом как будто бы пытаясь поссорить — мужчин с женщинами, черных с белыми, богатых с бедными, соседей друг с другом. И чувство обиды кажется главной действующей силой, побуждающей людей принимать решения.

ВГ: Может потому что, если раньше человек был более закрытым для общества, был, как ты говоришь «темным ящиком», то сейчас он более прозрачен, хотя и не по-настоящему, а как-то фейково, но тем не менее прозрачен за счет соцмедиа. Поэтому из-за того, что ты получаешь о них больше информации, кажется, что обид больше.

МИ: Это очень интересно. Да, действительно, все становится на виду, такая глобальная деревня.

ВГ: Больше зависти и обид часто появляется из-за непонимания того, что ты сравниваешь чье-то внешнее со своим внутренним. Когда в соцмедиа ты видишь селфи чьих-то ног на теплом песке где-нибудь в Арубе, ты же не знаешь, что у человека на душе. Может быть, он сфотографирует свои ноги, а потом пойдет и утопится в океане. Ты не знаешь, что у него на душе, и завидуешь внешнему. Но продолжим про твои обиды.

МИ: Да, если сравнивать эти проекты... Если в «Победителях» это было какое-то ощущение счастья, чувство исполненности, чувство широких горизонтов, разворачивающихся перед твоими глазами, то в «Обидах», наоборот, это тупое чувство вынашивания какой-то бессмысленной пленки. Ты ходишь, дуешься, тебя переполняет горькая слюна, ты уже не в центре внимания как победитель, между фотоаппаратом и тобой нет никакой дистанции.

ВГ: Максим, в чем заключался эксперимент? Кто дулся, кого переполняла горькая слюна?

МИ: Это эксперимент, который заключается в следующем: я приглашаю участника встретиться, мы надеваем этому человеку на голову специальный капюшон, который не пропускает свет. Ему передается небольшой контейнер, в котором лежит отрезанный кусочек пленки. Он вскрывает его в темноте и помещает это кусочек пленки в рот. Мы делаем первый кадр — портрет участника. Я прошу человека ни в коем случае не позировать, не пытаться изобразить на своем лице какое-либо чувство, быть предельно нейтральным, вот буквально как на известных портретах Томаса Руффа. Максимальная нейтральность. И затем, после того как я сфотографировал человека в первый раз, мы с ним расстаемся. Этот человек волен делать что угодно, где угодно, и главное, как долго он захочет. Однако я прошу его следить за своим ртом, потому что если он его раскроет, пленка моментально засветится и тогда наш эксперимент утратит смысл, потому что мы можем получить такой же результат без всей этой пытки — просто откроем пленку, засветим ее и получим этот белый цвет. И люди уходили — кто-то уходил с головой в работу, кто-то оставался наедине с собой, чтобы как-то прочувствовать, помедитировать, познать это чувство, вытащить из него какой-то поэтический смысл, наверное. И когда участникам становилось невмоготу, они мне писали в мессенджере: «Максим, уже надоело, пора поговорить». Мы встречались, я вновь делал портрет, на голову вновь надевался капюшон, вынималась пленка, ну а затем я ее проявлял, и мы все это дело печатали.

Проект «Обиды», Марина. Слева «до», справа —«после»

ВГ: Участники далеко уходили?

МИ: Если это происходило в Британке, они уходили работать в офис. Если это были студенты, то занимались в своих студиях. С кем-то мы встречались в центре Москвы, и они просто гуляли. Тут мы не были привязаны ни ко времени, ни к месту. Я так и говорил: «Будете дуться сутки, встретимся через сутки».

ВГ: И сколько времени самое бóльшое человек мог протянуть с этой пленкой во рту? Может быть у тебя есть какой-то чарт?

МИ: Я пытался всеми силами избежать каких-либо коннотаций с соревнованием в этом проекте. Потому что, если бы я привнес этот элемент, проект потерял бы всякий психологизм, какую-то внутреннюю поэтическую составляющую. Скажу так, в среднем это был примерно час, но некоторые признавались, что могли бы ходить с ней вечно — они находили способ, как с этим жить. И вот тут самое интересное. Дело в том, что когда у вас во рту оказывается инородное тело, непроизвольно начинается слюнообразование. А пленка это вещь, скажем так, химическая, и слюна получается горькая, и не каждый готов эту слюну проглотить. И участники, бóльшая их часть, ходили и дулись. Под конец они готовы были взорваться — когда в тебе накапливается, и в последний момент ты все выплескиваешь.

ВГ: Ты вроде предлагал им в процессе вспоминать свои собственные обиды на других людей, если я правильно поняла?

МИ: Я говорил им, что проект является аллегорией обиды. Скажем так, я не могу с научной точностью говорить о том, что здесь изображены их обиды. Я говорил им так: «Друзья, пожалуйста, прочувствуйте в гротескной, аллегорической форме, физически, своим нутром вот это чувство обиды, и попытайтесь соотнести это со своим реальным опытом переживания обид.» Потому что с лингвистической точки зрения, мне казалось, это прямо в яблочко, сто из ста. В том смысле, что здесь есть «горечь» обиды, здесь есть дилемма — проглотить обиду или не проглотить. Человек «взрывается» от последней капли, он подолгу «вынашивает» обиду. Тот кто признавался, что может ходить с пленкой вечно, говорил, что аккуратно ее «затаил» где-то там у себя за щечкой и, когда у него накапливалось, уходил в туалет, выключал свет и в темноте, пока никто не видит, избавлялся от того, что там накопилось. Это как «выплакаться». Но и это не помогало — от источника горького чувства это не избавляло.

ВГ: Еще бы! А это не вредно, кстати?

МИ: Я бы никому не советовал этим питаться и превращать в часть своей диеты, но любом случае, никто из участников не отравился. Правда, тут есть тоже интересный момент. Чувство обиды такое отравляющее. Оно переполняет нас, лишает жизнь всяких радостей. Потому что, когда у тебя во рту находится эта пленка, ты не можешь, ни есть, ни пить. Даже улыбаться невозможно — мышцы лица оказываются скованы. Лицо просто перестает тебе принадлежать, ты не можешь им располагать.

ВГ: Сколько всего участников было в этом проекте, и как ты их выбирал?

МИ: Просто всем знакомым, которых встречал, говорил: «Есть такой проект, не желаете ли поучаствовать?» И здесь тоже интересная разница с проектом «Победители», потому что в том проекте одаренные дети были отобраны самым строжайшим образом для участия в соревновании на самом высоком уровне. Там были четкие критерии отбора. Тогда меня интересовали только победители, никакие другие призеры меня не интересовали. А обиды свойственны всем людям, и неважно какие у тебя способности, не важно есть ли у тебя 500 баллов за ЕГЭ или нет. Главное знать, что в твоих силах выплюнуть эту пленку в любой момент, избавиться от того, что в тебе сидит.

ВГ: Что было после «Победителей» и «Обид»? Напрашивается трилогия.

МИ: В ГРАУНД Солянке я представляю также проект «Трофеи». Он тоже про становление, про путь и необходимость пройти его от начала до конца. Как свеча, сгорая, оставляет после себя след на фотопленке, так и человек, пройдя свой жизненный путь, тоже, так или иначе, оставляет после себя образ себя, который потомки и современники с ним соотносят. В проекте «Трофеи» я сгибаю свечку и эта свеча, такая тонкая, длинная, со всеми ее изгибами является метафорой судьбы, потому что неизвестно, где и как она преломится. Наверное, высшее счастье это гореть от начала до конца. И несмотря на то, что тебя в какой-то момент жизнь «прижмет» очень тесно, ни в коем случае нельзя угасать. Иначе получится незавершенный образ. Трофея ты не получишь.

«Обиды» и «Трофеи» Максима Иванова вы можете увидеть в ГРАУНД Солянке до 26 марта.