Время поговорить о новом инклюзивном проекте ГРАУНД Солянки — в галерее-мастерской начали проходить медиации на армянском, каракалпакском, кыргызском, таджикском и украинском языках. Наши собеседники — Алла Ильина, Мари Мартиросян, Ырыскелди Мурзахалилов и Гульнара Худайбергенова, молодая и энергичная команда медиаторов новой программы ГРАУНД Солянки «На родном языке».
Мари Мартиросян
Анастасия Сенозацкая: У кого-то из участников проекта техническое или юридическое, у некоторых — гуманитарное образование, но, в любом случае, не связанное с искусством. Почему вдруг медиация? Мари Мартиросян: Я филолог. Я начала изучать мир современного искусства и историю искусства пару лет назад и думала куда-то поступать, но так и не решилась, пока не увидела объявление курса «Гаража» — «Экскурсоводы с миграционным опытом». Я почувствовала, что это моё: у меня есть миграционный опыт, я люблю общаться с людьми, делиться мнениями.
Гульнара Худайбергенова
Гульнара Худайбергенова: По образованию я инженер — вообще из другого мира, но всю жизнь любила искусство, включая живопись и кино. Я — носитель каракалпакского языка, на нём говорят меньше двух миллионов людей, поэтому его можно считать исчезающим языком. На курсе музея «Гараж» мы изучали как классические экскурсии, так и медиации. Я поняла, что медиация мне интереснее, так как она более либеральная, гуманная, в ней нет доминантного мнения. Как человеку свободолюбивому, медиация мне ближе по духу. Алла Ильина: Я училась на политолога, у меня нет профильного образования, но меня всегда интересовало искусство. По специальности я так и не работала, начала многое переосмысливать и подумала, что хочу найти работу в искусстве.
Алла Ильина
Ырыскелди Мурзахалилов: Я учусь на юриста. Зимой взял академ, мне надо было чем-то себя занять, и я нашёл курс музея «Гараж» — он мне подходил по многим критериям: я хотел практиковать и изучать свой родной язык, мне понравилось, что там большой акцент делали на живописи. Мне нравится формат медиации, он помогает проводить свободный диалог, не быть замкнутым в каких-то рамках, быть профессиональным зрителем, но не быть профессиональным экскурсоводом.
Ырыскелди Мурзахалилов
АС: Медиация — это для вас прежде всего интерес к построению диалога с искусством или важнее всё-таки язык, на котором этот диалог происходит? ГХ: Для меня это, в первую очередь, про язык. На данном этапе медиацию я воспринимаю как социальный проект по адаптации мигрантов или не носителей русского языка в культурную среду Москвы. АИ: Для меня это так же про язык, про возможность пригласить своих соотечественников в музеи, создать безопасную для них среду, поговорить на родном языке. ММ: Сложно разделить, потому что без языка не может быть диалога. Можно взять язык и ничего с этим языком не сделать — получится ничто. Медиация, язык, искусство — одно без другого не может существовать в этом социальном проекте. ЫМ: Мне важно, чтобы мой язык звучал не только на каких-то встречах или в квартирах, но и в среде искусства, потому что в Москве живёт много представителей именно моей национальности. Мне хотелось бы, чтобы эти люди использовали свой язык. Важно, чтобы они адаптировались в культурную среду столицы и были полноценными участниками городской жизни. АС: В проекте «На родном языке», как и следует из его названия, вы проводите медиации на языках, родных и для вас и для посетителей ваших экскурсий. Способствует ли это более доверительному отношению посетителя к современному искусству?
ГХ: Доверие начинается с того момента, когда музеи или галереи Москвы внедряют такую возможность. Люди становятся замеченными, а когда люди замечены, они уже чувствуют себя в безопасности. Доверительное отношение между зрителем и музеем создаётся ещё до посещения медиации. Зритель приходит в музей, он рад, что о его языке знают, на его языке сейчас будут говорить об искусстве. Когда я, как медиатор, провожу экскурсии на каракалпакском языке, а каракалпаки — этническое меньшинство в Узбекистане, — для меня это социальный проект, направленный на привлечение внимания к проблемам языков всех этнических меньшинств, которых много и в России, и многие находятся на грани исчезновения, как культурного так и лингвистического. Современное искусство более либеральное и инклюзивное, в отличие от традиционных направлений, и это как раз самая удобная среда для включения разных групп лиц. ЫМ: Многие люди в Москве, если мы говорим о мигрантах, боятся посещать такие культурные мероприятия как выставки. Во-первых, они думают, что искусство такое непонятное, в него нужно приходить с определённым багажом знаний, а вторая проблема — это язык. Мы выступаем в роли проводников, которые вводят этих людей в мир искусства, и после этого у них эти иллюзии распадаются. АС: Является ли значимым тот факт, что со зрителем вас может объединять не только общий язык, но и опыт миграции? ЫМ: Ну да, рыбак рыбака видит издалека… Язык и общий опыт помогают сделать барьер взаимопонимания меньше, и мы можем гораздо легче поймать коннект. Это играет какую-то определённую роль, но, я думаю, не такую важную. АИ: Это не так важно, но это важно… Даже в рамках курса и в университете, где я училась, опыт миграции и понимание, что рядом такие же люди, даёт возможность расслабиться и почувствовать себя в своей тарелке. ММ: Я всегда об этом спрашиваю в начале медиации и предлагаю поделиться рассказами про свой миграционный опыт. Люди делятся с удовольствием. АС: Проводя медиацию на неродном для художника языке, вы можете смещать смыслы — некоторые слова или описания могут быть близкими на разных языках, но не всегда полностью идентичными. ЫМ: Безусловно… Этого никак не избежать, потому что субъективная сторона всегда будет присутствовать, но я стараюсь всегда быть объективным, полагаюсь на научные труды. Только в случае, если меня просят сказать, что я думаю, я могу сказать.
ММ: У Рыси (Ырыскелди Мурзахалилов – прим. авт.) была медиация по Верещагину, там можно что-то добавить от себя, но это всё-таки традиционное, устоявшееся искусство. Важно про какое искусство мы говорим. Современное искусство приглашает зрителя быть соучастником — это очень важный момент. Художник даёт концепции, но всегда остаётся открытая часть, где ты можешь интерпретировать, как ты хочешь и как ты чувствуешь — в этом и есть прелесть современного искусства. АИ: Как современное искусство, точно так же и медиации располагают к тому, чтобы делиться своими интерпретациями и приглашать слушателей к участию. ГХ: Я добавлю пару слов о трудностях перевода. Действительно, при переводе изначальная идея всегда искажается. Этого не избежать, к сожалению, так бывает. А при переводе с русского на какие-нибудь сложные языки, которые не входят в группу славянских, допустим на каракалпакский, очень сложно найти похожие слова, похожие эмоции или передать похожие мысли. Но мы стараемся материал переводить как можно ближе к оригиналу. Его не получится сделать таким же, как в оригинале на русском языке. Для этого и существует медиация — возможно, что при обмене мнениями, тот момент, который мы не смогли перевести, всплывёт в обсуждении и всё встанет на свои места. АС: На некоторых медиациях вы вводите интерактивные элементы. Можете рассказать о них подробнее? ММ: У меня была экспресс-медиация в ГРАУНД Солянке по выставке «Ресайкл саунд». Так как эта выставка была про звук, про переработку звука и про всё то, что в целом может звучать, я принесла обычные вещи из дома: цепи, какие-то жестяные, стеклянные банки — большую сумку вещей. В конце медиации мы придали этим предметам звучание — делали экспериментальную музыку. ЫМ: У меня было не так креативно, как у Мари… Я хотел поближе познакомиться со своими участниками. Когда мы собрались, я представился и решил со всеми познакомиться, чтобы знать на что мне ориентироваться, как вести медиацию. Я принёс из дома такую ручку в национальном стиле, которую знает каждый кыргыз, чтобы дать почувствовать, что можно не стесняться. Я передавал её по кругу, и каждый держал эту ручку и представлялся, говорил, чем он занимается, зачем он пришёл и что ждёт от медиации. ГХ: Вообще, любой интерактив в медиации всегда приветствуется. Я считаю, что независимо от того, ребёнок это или взрослый, всё равно хочется во что-то поиграть, что-то потрогать, что-то поделать — похулиганить… У меня была медиация в Пушкинском музее на тему «Художники с миграционным опытом». В нашем маршруте была работа Кандинского, и у меня была интерактивная игра: я ставила музыку, которую учёные создали по картине Кандинского, и, слушая звук, зритель мог выбрать, каким цветом, какой формой обозначить этот звук — побыть Кандинским на какое-то время. У всех получились совершенно разные картины. АС: Вы считаете, что зрителя важно вовлекать в действие, давая ему возможность стать, в каком-то смысле, сопричастным к искусству? ММ: Да, это чрезвычайно важно, если мы говорим про современное искусство. Потому что оно отчасти интерактивное — можно потрогать, послушать. Не нужно бояться современного искусства. Когда оно не доминирует, а почти наравне — это важный момент и очень сильно меняет твою оптику и восприятие искусства в целом. АИ: Да, соучастие даёт больше эмоций, впечатлений и скорее запомнится. ЫМ.: Я был и по ту сторону «баррикад» — в качестве зрителя мне всегда хотелось что-то сказать, что-то добавить, но мне этого не давали. Я стараюсь вводить такие интерактивы, игры, спрашивать мнение. Потому что каждый человек хочет почувствовать себя важным, высказать свое мнение, и я хочу дать ему такую площадку. АС: Как бы каждый из вас ответил на вопрос «На каком языке говорит искусство»? АИ: Искусство интернационально всё-таки. ЫМ: Это то, что позволяет людям восхищаться красотой, независимо от того, на каком языке оно было написано, нарисовано и т.д. ГХ: В принципе, чтобы понять искусство можно не говорить ни на одном языке. Даже ребёнок, который еще не осознал, не выучил ни один язык, включая родной, может уже восхищаться и ему может что-то понравиться, и он может полюбить это всем сердцем. Язык искусства — это язык общечеловеческий, язык всего живого.
ММ: И здесь возникает следующий вопрос: если искусство — это универсальный язык, то, чтобы понять искусство, не нужно владеть языком. Тогда зачем медиация на разных языках? Но медиация — это просто приглашение. Такой хороший жест — пригласить к себе, в своё пространство и сказать, что здесь твоё родное место, здесь ты найдешь свой культурный код. Это то пространство, где ты можешь быть верен себе, своему народу, своему родному языку и использовать всё это, чтобы познать что-то большое. ГХ: Мне очень понравилось, что ты сказала «верен себе», потому что это, к сожалению, очень трагичная повестка в среде мигрантов, когда люди переезжают в другую страну они зачастую боятся изъясняться на своём родном языке в общественных местах. Даже я с этим сталкивалась в первое время при переезде в Москву — чтобы тебя не осуждали, допустим, ты поднимаешь в автобусе телефон и отвечаешь своей маме на русском языке, чтобы на тебе не ставили клеймо, ты уже автоматически пытаешься влиться в это общество. Тут получается ситуация наоборот. Ты приходишь в классную институцию — музей, галерею, и тебя поощряют говорить на родном языке, да ещё и сотрудники этого музея говорят на твоём родном языке — это большая социальная повестка. Будучи мигрантом, ты не обязан утрачивать свою сущность и становиться другим человеком, ты можешь оставаться верен себе, как сказала Мари.