Человечество мечтало, что роботизация освободит нам время для творчества — как в известной песне, где позабыты хлопоты и «вкалывают роботы, а не человек». Не тут-то было. Как выясняется, роботу тоже хочется творить. Один из авторов инсталляции Sonux Ex Владислав Бек-Булатов — о роборуке и уникальных музыкальных инструментах, созданных специально для робото-творчества.

Вероника Георгиева: Вы сегодня инсталлировали в ГРАУНД Солянке роборуку и музыкальные инструменты. Как все прошло?

Владислав Бек-Булатов: Как всегда, довольно мучительно. (общий смех) Роборука и музыкальные инструменты массивные, по двести килограмм. А грузчика только два было, поэтому пришлось поработать грузчиками. Главное, что мы вчера смотрели, как они затаскивали двухсоткиллограммового робота, и думали — не повезло ребятам. Со мной был техник, и он сказал: «Кто чему учился, тот тем и занимается». А сегодня мы уже сами таскали этот бетонный куб с металлическими стержнями. (смеется)

ВГ: Ну кто чему учился и кто чем занимается — две разные вещи… Венечка Ерофеев, человек, который окончил школу с золотой медалью и у которого никогда не было ни одной четверки, этот интеллектуал и гениальный писатель постоянно подрабатывал в качестве разнорабочего. Так вот в его воспоминаниях есть момент, когда ему приходится лезть в траншею с ледяной водой — вытаскивать упавший на дно кабель, а мимо проходит мамаша с ребенком, и говорит ребенку: «Если будешь плохо учиться, будешь как этот дядя»… Но — вернемся к бетонному кубу с металлическими стержнями. Суть вашего проекта, что вы не заставляете машину мимикрировать под человека, а создаете для робота его собственный мир — проектируете музыкальные инструменты специально для возможностей роборуки.

ВБ: Мы используем метод восходящего проектирования — это когда есть некие вводные, и вы проектируете как бы снизу вверх, исходя из того, что может конкретный робот, и из того, как работает звук, как он распространяется в разных материалах. Мой бэкграунд это Архитектурная Ассоциация программа Design Research Lab в Лондоне. Один из основателей программы Патрик Шумахер, партнер Захи Хадид, в офисе которой я тоже работал. В целом их подход DRL сводится к тому, что мы не берем заведомо готовые системы, например, такие как колонна, балка или плита, из которых можно собирать архитектуру, а сами придумываем эти элементы в зависимости от инструмента, который у нас есть. И если у нас есть робот, мы исходим из того, как он может создавать среду в архитектуре. У меня архитектурный бэкграунд, но здесь в обратную сторону все раскручивается, от инструмента. Кажется, архитектор Луис Кан говорил, что кирпич хочет быть аркой. Это свойство каменных материалов, для них это естественно. И здесь мы думали, а чего хочет робот, как и на чем он хочет играть? Шли от обратного.

ВГ: А почему тебе кажется, что робот вообще хочет играть?

ВБ: А почему нет? Большая часть вещей, которые нас окружает, сделана роботами на производствах. Они используются для автоматизации многих процессов — от сборки автомобиля до массы других вещей, собираемых на конвейерах. Наверное, им тоже хочется отдохнуть от работы, хочется … творчества. (смеется)

ВГ: Как появились формы инструментов? Ты говоришь, что идешь от исследования.

ВБ: Инструменты созданы для извлечения звуков разного характера, у них у всех несколько разный принцип работы. Возможно, где-то мы сделали форму более эстетичной в силу каких-то наших особенностей мышления. Но в целом форма основана на разном типе звукоизвлечения, который мы получаем из каждого инструмента.

ВГ: Звуки получились интересные. Но от звука до музыки довольно долгий путь. Кто-то будет писать музыку для роборуки? И кто — композитор или ИИ?

ВБ: Вопрос о том, что такое музыка, очень сложный. Однозначного определения музыки нет. Разные композиторы имеют об этом разное понимание. Джон Кейдж, например. У нас не было задачи создать симфонию. У нас была задача просто пофантазировать о музыкальных инструментах для робота ввиду его особенностей — кинематики узлов, характера движений. Подумать, что это может быть и какие тут есть возможности. Да, он может поднимать вещи более тяжелые, делать значительно более быстрые движения, чем человек. И мы эти возможности используем. А что касается мелодии, то ближе к концу у нас есть короткая мелодия. Это Хурритский гимн. Робот его на стержнях настукивает. Мы ее специально вплели в эмбиент других звуков. Ведь в эмбиент-музыке часто используются звуки машин. Шум самого робота тоже становятся в некоторой степени музыкой. Но есть и структурированная часть, где звучит самое древнее записанное музыкальное произведение — хурритский гимн. И это произведение мимолетно мелькает в этом шуме, машинном хаосе. Символизируя некую хрупкость цивилизации. Хурриты жили давно, никто уже не помнит, кем были эти хурриты. Я никогда не слышал о них, случайно наткнулся на информацию об этом хурритском гимне. Мимолетность всего... Но искусству иногда удается преодолеть эту мимолетность. Нам захотелось отдать дань этому древнему произведению, чтобы оно промелькнуло у нас и исполнялось уже роботом. Решение принималось на эмоциональном уровне. Наверное, можно это к чему-то привязать, осмысленно расписать, но не хочется. Поэтому мы об этом даже не упоминали нигде.

ВГ: Да, достаточно символичная деталь — историческая закольцованность, первая записанная вещь звучит в исполнении робота, символизируя некий новый виток в истории музыки.

ВБ: Что еще интересно — почему мы выбрали именно этот гимн. Много тысяч лет назад до нашей эры, не было нот. Это такая глиняная табличка, рукописная, похожая на клинопись, на которой представлена только последовательность нот, но не указана ни их длительность, ни скорость, темп, с которым этот гимн исполняется. Никто не знает, насколько быстро хурритский гимн игрался. И когда мы для робота пишем музыку, программируем его движения, нам сложно контролировать скорость…. У нас похожая последовательность записи в машинном коде, это — позиции, куда робот приходит. Алгоритм записан как некая последовательность движений, а скорость у робота несколько иначе управляется.

ВГ: Хореография самого робота завораживает.

ВБ: Да! Особенно когда ты видишь его движения вживую. У робота в целом есть какая-то антропоморфность, сходство с движением человека, но движение это более быстрое, машинное и немного пугающее. Я спрашивал у своих коллег, какое чувство вызывает у них робот. Кто-то говорил, что интерес. Но у меня робот вызывает еще и некий страх, потому что движется он быстро, и у него нет сенсоров. Он не остановится — перемелет и двинется вперед. Забавно, кстати, когда мы с грузчиками таскали тяжести, мы дискутировали на эту тему. Обычно рядом с картиной есть бабушка, которая следит за тем, чтобы ты не ткнул в картину пальцем и не испортил, не убил ее. А нам нужна такая бабушка или какой-то человек, который следил бы за тем, чтобы картина не ткнула в тебя пальцем и не убила тебя. Будем делать какой-то заборчик, экран безопасности. А то люди иногда думают, что робот очень умный, что он остановится. А это индустриальный робот, он не остановится.

ВГ: Музыка, которая убивает.

ВБ: Только не называй так статью, пожалуйста. (общий смех)

ВГ: Сделать такие инструменты — это дорогостоящее производство?

ВБ: Да, достаточно. В одном из инструментов, например, у нас используется титановый стержень. В его фанерном корпусе закреплены стержни из разных материалов, и один из них титановый, толщиной 3-4 см. И один такой стержень стоит под сто тысяч. У титана оказался очень крутой звук, «кристаллический», как мы его между собой называем. Очень интересные вибрации, которые чем-то напоминают колокольный звон, но колокола никогда не делают из титана. Колокол из титана стоил бы как аэробус, наверное. Миллионов десять, навскидку.
Вообще, мы много сценариев испытывали. Например, была идея рвать струны. Сделали тестовый стенд, начали их рвать, но интересного звука не получилось, только щелчок режущего инструмента. Сталь перерубается с очень коротким звуком, который сразу затухает.

ВГ: То есть, деструкция оказалась беззвучной, слишком быстрой.

ВБ: Да, струна не успевает вибрировать. Но нужен был тест, чтобы это понять.

ВГ: Есть такой актер и режиссер Хармони Корин, и у него была идея сделать кино о том, как его бьют. Он приходит в бар, агрессивно обращается к вышибале и ждет пока вышибала даст ему по морде. И оператор это фиксировал. Так вот Корин говорил, что ему, как режиссеру, было до этого непонятно, что все подобные сцены в кино, если они долгие, совершенно нереалистичны. Потому что, чтобы сделать буквально две минуты своего фильма, он успел три раза полежать в больнице. На этом фильм его и закончился. В жизни все происходит намного быстрее.

ВБ: Да, деструкция происходит быстрее, чем созидание.

ВГ: Твои соавторы проекта Sonux Ex, это также твои коллеги по архитектурному объединению?

ВБ: Да. У нашей архитектурной студии Visionary Form, сокращенно VForm, два основателя — я и Дарья Ильина. И да, мы работаем вместе с нашими партнерами — с Ильей Изотовым, Максимом Колесовым, делаем разные проекты: от частных домов до торговых центров и поселков. Это всегда современная архитектура. Один проект недавно был опубликован в журнале «Салон».

ВГ: Ты можешь себе представить, что этот робот стоит у кого-нибудь дома?

ВБ: Я часто комплектую свои дома скорее минималистичной скульптурой, где «все должно быть отполировано». Это некое качество, тактильные и визуальные характеристики изделия для интерьера. Качество поверхности важно. А в Sonux Ex есть материалы, которые в эти категории не вписываются, — бетон с кракелюрами, фанера. Как объект, который не перформативный, а просто как некий объект файн-арта, эту инсталляцию в интерьере я себе плохо представляю.



17 мая в 19:00 состоится лекция Владислава Бек-Булатова «Цифровое производство. Новые горизонты архитектуры и дизайна».

На лекции Владислав расскажет об использовании методов цифрового производства в архитектуре и дизайне и о том, как технологии цифрового производства изменят вещи вокруг нас; приведет примеры проектов из практики архитектурной студии VForm.