I am ready for a long road flight for work with a week- or months-long projects.
Ему в глаза нассали перед смертью –
и сделали – о боги! – хорошо,
заткни себе хоть семь отверстий,
прорвется просо через одно –
проушину небесного ключа.
Ему в глаза нассали перед смертью –
а он косматый, дикий, как мужик,
или надутый гладкий лобик-кал,
белесый, гепатитный, гпушный.
Ему в глаза нассали перед смертью,
его насиловали в дыню – страх! –
зажми себе хоть семь отверстий,
прорвется просо к небесам.
Ему в лицо –
иисусен перед смертью:
его из ямы тянут как Саддама,
расхристанного, как шарфик Чаушеску –
заткни себе хоть семь отверстий,
народ прорвется к телу радулески.
Головки мака передок,
застывший каплей дегтяря,
а ну-ка крикни, петушок! –
пора вязать тираньих слуг,
пора тирану ссать в глаза.
И будет долог этот день
толпою жарких детских игр
под светлой аркой ячменя.
Пускай тиран иисусен перед смертью,
Исаич! стыд дрочить тирану!
О, коромысло, рушничок! –
с тобой поднимемся так рано...
_____________________________________________________________2012
и сделали – о боги! – хорошо,
заткни себе хоть семь отверстий,
прорвется просо через одно –
проушину небесного ключа.
Ему в глаза нассали перед смертью –
а он косматый, дикий, как мужик,
или надутый гладкий лобик-кал,
белесый, гепатитный, гпушный.
Ему в глаза нассали перед смертью,
его насиловали в дыню – страх! –
зажми себе хоть семь отверстий,
прорвется просо к небесам.
Ему в лицо –
иисусен перед смертью:
его из ямы тянут как Саддама,
расхристанного, как шарфик Чаушеску –
заткни себе хоть семь отверстий,
народ прорвется к телу радулески.
Головки мака передок,
застывший каплей дегтяря,
а ну-ка крикни, петушок! –
пора вязать тираньих слуг,
пора тирану ссать в глаза.
И будет долог этот день
толпою жарких детских игр
под светлой аркой ячменя.
Пускай тиран иисусен перед смертью,
Исаич! стыд дрочить тирану!
О, коромысло, рушничок! –
с тобой поднимемся так рано...
_____________________________________________________________2012
ЮРИЙ ЛЕЙДЕРМАН
ПОРТРЕТ САДДАМА ХУССЕЙНА НА ВЕТРУ, 2012
Между вагонами ежа
засунут в сладкой полутьме –
гори, Саддама борода,
ссыпайся копотью страны!
На полустанке толстый еж
засунут в тамбур вагонных стен, –
что расчихался, Паровоз?! –
уже не подготовишь смену!
Я писать Командор в глаза,
я Командор рука ломать –
пускай Лукерья-мать, мощá,
слезами уберет кровать.
Рассветный и веселый еж,
родной сияющий базар,
над вонью продублённых кож
восходит красножопый Брут
(опальный тренер Красножан)
засунут в сладкой полутьме –
гори, Саддама борода,
ссыпайся копотью страны!
На полустанке толстый еж
засунут в тамбур вагонных стен, –
что расчихался, Паровоз?! –
уже не подготовишь смену!
Я писать Командор в глаза,
я Командор рука ломать –
пускай Лукерья-мать, мощá,
слезами уберет кровать.
Рассветный и веселый еж,
родной сияющий базар,
над вонью продублённых кож
восходит красножопый Брут
(опальный тренер Красножан)
Ему в глаза нассали перед смертью –
и сделали – о боги! – хорошо,
заткни себе хоть семь отверстий,
прорвется просо через одно –
проушину небесного ключа.
Между вагонами ежа
засунут в сладкой полутьме –
гори, Саддама борода,
ссыпайся копотью страны!
Ему в глаза нассали перед смертью –
а он косматый, дикий, как мужик,
или надутый гладкий лобик-кал,
белесый, гепатитный, гпушный.
На полустанке толстый еж
засунут в тамбур вагонных стен, –
что расчихался, Паровоз?! –
уже не подготовишь смену!
Ему в глаза нассали перед смертью,
его насиловали в дыню – страх! –
зажми себе хоть семь отверстий,
прорвется просо к небесам.
Я писать Командор в глаза,
я Командор рука ломать –
пускай Лукерья-мать, мощá,
слезами уберет кровать.
Ему в лицо –
иисусен перед смертью:
его из ямы тянут как Саддама,
расхристанного, как шарфик Чаушеску –
заткни себе хоть семь отверстий,
народ прорвется к телу радулески.
Рассветный и веселый еж,
родной сияющий базар,
над вонью продублённых кож
восходит красножопый Брут
(опальный тренер Красножан).
Головки мака передок,
застывший каплей дегтяря,
а ну-ка крикни, петушок! –
пора вязать тираньих слуг,
пора тирану ссать в глаза.
И будет долог этот день
толпою жарких детских игр
под светлой аркой ячменя.
Пускай тиран иисусен перед смертью,
Исаич! стыд дрочить тирану!
О, коромысло, рушничок! –
с тобой поднимемся так рано...
2012
и сделали – о боги! – хорошо,
заткни себе хоть семь отверстий,
прорвется просо через одно –
проушину небесного ключа.
Между вагонами ежа
засунут в сладкой полутьме –
гори, Саддама борода,
ссыпайся копотью страны!
Ему в глаза нассали перед смертью –
а он косматый, дикий, как мужик,
или надутый гладкий лобик-кал,
белесый, гепатитный, гпушный.
На полустанке толстый еж
засунут в тамбур вагонных стен, –
что расчихался, Паровоз?! –
уже не подготовишь смену!
Ему в глаза нассали перед смертью,
его насиловали в дыню – страх! –
зажми себе хоть семь отверстий,
прорвется просо к небесам.
Я писать Командор в глаза,
я Командор рука ломать –
пускай Лукерья-мать, мощá,
слезами уберет кровать.
Ему в лицо –
иисусен перед смертью:
его из ямы тянут как Саддама,
расхристанного, как шарфик Чаушеску –
заткни себе хоть семь отверстий,
народ прорвется к телу радулески.
Рассветный и веселый еж,
родной сияющий базар,
над вонью продублённых кож
восходит красножопый Брут
(опальный тренер Красножан).
Головки мака передок,
застывший каплей дегтяря,
а ну-ка крикни, петушок! –
пора вязать тираньих слуг,
пора тирану ссать в глаза.
И будет долог этот день
толпою жарких детских игр
под светлой аркой ячменя.
Пускай тиран иисусен перед смертью,
Исаич! стыд дрочить тирану!
О, коромысло, рушничок! –
с тобой поднимемся так рано...
2012