СОАВТОР online Художники

Мы делали инсталляцию национального павильона на Пражской квадриеннале-2015. Огромная фигура Всеволода Мейерхольда едва помещалась в комнате дома Кафки. Режиссёр спал там под гигантским одеялом и размеренно посапывал. Это был нонсенс, Всеволода мало кто видел в таком виде. Но потом пришлось себе признаться, что эту величину вообще мало кто видел и знает в лицо. Вместо длинного серьёзного текста мы нарисовали комикс весёлых картинок об экспериментах, поисках, бурях и прочих моментах его сверхнасыщенной жизни. Исторические анекдоты с большой субъективной отягощающей и вольными фантазиями. Мы получили удовольствие, а комикс получил золотую медаль Пражской квадриеннале.

В надписях «Скоро лето», «Скоро весна», «Скоро осень» отражено постоянство наших ожиданий. Здесь слово «скоро» неизменно апеллирует к будущему, а время меряется не часами, а надеждами, и поэтому, в сущности, не важно, что обещанное уже было и обязательно будет ещё, как будут весна, лето и осень.

Инсталляции «Ненужный алфавит» (2007) Пётр Белый делает из жести мемориальные вывески, напоминающие о советском прошлом 1960—1970-х годов. «Хлеб», «Сберкасса», «Кино», «Сыр», «Колбаса», «Книги», «Вино», «Водка» — слова-дырки. Их значение указывает не только на ностальгию по ушедшему времени, но и на дефицит, а то и полное отсутствие обозначенных товаров, будь то во времена военного коммунизма 1920-х или в начале перестройки в конце 1980-х. Это вывески, извещающие о безвозвратно ушедшем прошлом, в отличие от вывесок, которые любили включать как фрагмент настоящего в свои коллажи и ассамбляжи футуристы в 1920-х (Олеся Туркина, Виктор Мазин. Из текста для каталога). Сегодня, раз уж зашла об этом речь, серия «Ненужный алфавит» продолжилась, теперь уже по отношению не к советскому, а к перестроечно-реформенному. Время несбывшихся надежд — лозунги ельцинской эпохи выброшены на помойку вместе с остатками строительных материалов спешно отремонтированной России (Пётр Белый).

Я прожила первые 18 лет своей жизни вместе с Леонидом Ильичём Брежневым, и ничего, кроме того, что он старый маразматик, помешанный на наградах, и главный герой самых смешных анекдотов, у меня с ним не ассоциировалось... Прошли годы, и, как ни странно, Брежнев стал мне интересен. Я стала смотреть о нём фильмы, разглядывать фотографии, читать мемуары. Он воспринимается мной теперь как кусок моего собственного прошлого, очень лично и... очень тепло... Странные метаморфозы. Размышляя обо всём этом, я начала рисовать Генерального секретаря Коммунистической партии Советского Союза. Мои исследования продолжаются, а для вас пока «Полдюжины Брежнева». Красьте с любовью!

Много лет я работал в соавторстве, и мне очень приятно расширить круг соавторов почти до бесконечности, ибо вы, зрители, являетесь активными участниками проекта. Все смысловые, а также цветовые интерпретации я оставляю для вас открытыми. Творческих успехов!

Бинт как напоминание о ране, о собственной боли. Бинт всегда белый. Перебинтовать рану, позаботиться, понять, принять, полюбить, раскрасить. РАСКРАСИТЬ. От боли не убежать, но пробелы страданий можно заполнить другим: запиской, любовным посланием, цветами, травой, сердцем или разбитым сердцем, криком, войной, ещё большим страданием в ваших руках.

Однажды зимой наш друг, охотник со стажем, вышел под вечер пройтись по лесу. Не то чтобы пострелять кого-то, а так просто, дать два-три круга вокруг дома после небольшой семейной ссоры. Вышел он легко одетый, в трениках и даже не в валенках. И только он углубился в лесок, как поднялась метель. Лес в Псковской области по большей части очень однообразный. Все следы тут же замело, «буря смешала землю с небом», и друг наш внезапно понял, что заблудился. Бегал он по лесу до темноты, весь обледенел, в кармане ни спичек,
ни фонаря, только охотничье удостоверение. Часов через десять панического блуждания наш друг решил, что это конец. И только он так подумал, как впереди, в белом просвете между деревьями он увидел поле и едва мерцающий огонёк. С трудом пробиваясь сквозь вьюгу, утопая по пояс в снегу, он с невероятными усилиями медленно двигался к слабому огоньку надежды. Наконец среди белой пелены снега стал вырисовываться чёрный силуэт избы. Ещё одно усилие, и он прижался лбом к стеклу покосившегося окошка. За столом в тускло освещённой избе сидели два мужика. На столе лежали две
картошки, стояла бутылка водки и полный, до краёв налитый стакан. На следующий день наш друг узнал от хозяев, что до его деревни 25 километров...

Стержнем нынешнего исторического момента Александр Дашевский считает переживание неоправданности ожиданий, многоуровневого недоверия к окружающему миру и невротическую выжидательную нерешительность. Герои этого калейдоскопически распадающегося мира — городские жители, замершие в состоянии ожидания. Персонажи демонстрируют разные способы реагирования на социальные катаклизмы. Дашевский организует тавтологичное
художественное пространство: придуманный им формат работ и состояние его героев замыкаются друг на друга. Эта закольцованность становится метафорой ощущения безвыходности в ситуации крушения надежд и непредсказуемой мутации символических координат (Настя Котылёк).

Фантазии и образы часто помогают развиваться нашей внутренней и внешней работе. Мир грёз может заслонить и даже спасти от угроз реальности. Но у этого, казалось бы, милого эскапизма есть обратная сторона. Когда иллюзии начинают заменять собой жизнь, а фантазия становится агрессивной. Когда мечта врывается в реальность, как террорист-смертник, и смывает выстроенную систему ценностей. Когда она заполняет собой наше хрупкое сознание, нарушая
его границы. Зло ли это или же благо? Таким вопросом задаются художники Иван Плющ и Ирина Дрозд в своём новом выставочном проекте. Создавая ситуацию интервенции иллюзии в реальность, художники размышляют о её противоречивости с помощью визуальных образов, аллегоричность и многослойность которых непросты для восприятия, как и определение мечты.
Сознание, балансирующее на оттенках серого, без фабульных однозначных принципов — вот история жизни, в которой размыты и перемешаны понятия красоты и уродства, вечности и сиюминутности, правды и лжи, жизни и смерти.
Иван Плющ традиционно использует искусство живописи для выражения экзистенциальных максим. Его искусство про течение времени, однако он не снимает видео — ведь бесконечный фильм снять невозможно. В фильме нужны герои, сюжетные линии, метафоры и суммирующие образы. Поэтому Плющ
предпочитает более абстрактные и традиционные для ХХ века медиа передачи подлинных картин бытия — холсты и пространственные инсталляции. Он выполняет их в виде артефактов, фиксирующих следы жизненных процессов. Насколько ему позволяют разум, память и совесть, Плющ фиксирует очищенную от социальности жизненную динамику как эволюционный процесс.
По его версии, современное искусство неспособно вынести столкновения с экзистенциальной сутью бытия. Попав в поле искусства, всё наносное осыпается на пол горкой пепла. Подобно другим художникам, обращавшимся к теме времени, Плющ незаметно смешивает время личное и время историческое. Его персонажи живут вразрез с историческим временем, однако в ретроспективном срезе всё равно оказываются его частью. Плющ стремится уловить и опознать ритм, идущий вразрез с «ходом истории». И найти способ выразить его художественно.
В этой перспективе новая серия живописных полотен Ирины Дрозд оказывается неожиданно серьёзна. Неземные по своей природе видения кристаллизуют саму ткань её живописи, подчиняя себе эмоции и художника и зрителя. Выйдя в другое измерение, художник стремится остаться в нём как можно дольше, зависнуть и сквозь него осознать себя и своё умение творить и мыслить.
Познания и навыки видятся ему тогда сквозь призму множащихся пространств и бесконечного многомерного времени, концентрируются как всё новые и новые неведомо прекрасные отражения бытия. Картины оборачиваются словно неким
символом классической теории кристаллизации, восходящей к Вертеру, неведомым механизмом, выращивающим магические кристаллы неведомых смыслов.
Удивительно ли, что Иван Плющ и Ирина Дрозд, муж и жена, живут и творят бок о бок? Дополняя друг друга, они, столь разные, движутся в сторону создания новой страницы российского современного искусства. Написанной новым почерком и на новом языке (Дмитрий Озерков).

Генплан кемпинга из домиков «Клевер» в деревне Никола-Ленивец. Малоэтажная современная архитектура органично вписана в разнородный природный ландшафт. Аутентичные постройки в окружении рощ, лесов и полей формируют комфортное и самобытное пространство соприкосновения с природой и искусством Николы-Ленивца.

Серия «Цветы авангарда» — это то, что я делаю сейчас в картинах, сам рисую и сам раскрашиваю. Рекомендаций к раскрашивающим у меня нет, но есть надежда, что талантливые посетители выставки так раскрасят, так раскрасят, что я не удержусь и воспользуюсь их творческими находками!

Что такое поступок? Это действие. Но любое ли действие является поступком? Поступки похожи на следы. Они остаются где-то позади, когда мы сами уходим вперёд. Их может не заметить никто или заметить кто-то. Их могут видеть люди, которые ни разу в жизни не видели нас. Мы можем умереть, а следы наших поступков будут перед нашими потомками ещё много-много лет. Или нет. И всё, что останется, — это случайный отпечаток подошвы на асфальте. Следы редко обдуманны. Для Поступков всегда нужны силы и решимость. В среднем человек за день совершает 9 000 шагов. 9 000 следов. До сих пор никто не научился ходить, не оставляя за собой следов, а вот «Поступков»...

Визуальный ряд серии Red Cross Man адаптирован мною из моей серии иллюстраций к книге стихов Роберта У. Сервиса.

Роберт У. Сервис, британско-канадский поэт и писатель, посвятил эту книгу своему брату, убитому в бою в 1916 году. В одном из стихотворений — «Найден мёртвым» — автор ищет своего брата, ушедшего на войну добровольцем из Канады и принявшего участие в военных действиях Первой мировой в Африке и Европе. Брат найден, но он лежит мёртвый в лесу, в окружении величественной природы.

Я начала эту серию во время путешествия по Европе, где образы великолепных садов и парков Англии, Франции и Германии контрастируют с изображениями солдат, воюющих и умирающих в давно прошедших войнах.

При беглом взгляде на эти примитивные графические изображения едва ли посетит мысль о масштабных инсталляциях с биологической обратной связью, преисполненных технологий, звука, света и торжества воплощения замысла... Однако дело обстоит таким образом, что в голове художника воспоминания об уже состоявшемся произведении странно перемешиваются с первоначальной идеей и её эскизом. И то и другое — территория зыбких творческих процессов, подверженных всевозможным влияниям. Раз так, то почему бы изображения состоявшегося не обратить снова в эскизы? Стоит ослабить фиксацию воображения — и творческую энергию уже не остановить...

...Изначально я не имел никакой содержательной телеги, изображал что получится, да и при постановке задачи ничего такого не помню. Поэтому красьте как хотите!

Глаза требуют цвета! И вы начинаете раскрашивание. Но, раскрасив флаги мира, вы сталкиваетесь со следующей проблемой. Некоторые флаги снова похожи! Как сказали бы юристы, «сходство до степени смешения». Они похожи, как слово Panasonic похоже на Panasoanic или как слово Adidas похоже на Abibas. Но нам не смешно! Мы раскрасим флаги стран мира в цвета, которые не будут копировать флаги других стран. Россия и Голландия, Латвия и Австрия, Монако и Индонезия и многие другие страны мира получат новую независимость. Независимость от вторичности. Позволим странам отличаться друг от друга настолько, что от этого станет радостно за вновь обретённый мир. Мир богатого, могучего и самобытного сосуществования народов и государств.

Серия «Паразиты» сталкивает два ряда образов: цветы и насекомые. Образы решены в духе мультяшечно-открыточного, инфантильного кича, графика намеренно небрежно-банальна. Цветы трактуются совершенно позитивно. Насекомые одновременно притягательны и отвратительны.

Тема серии — пожирание, порча, растление. Но в то же время и опыление, оплодотворение, с намёком на сексуальное овладение, насилие. Присутствует мотив агрессии, с одной стороны, и беззащитности — с другой. Оба ряда образов латентно антропоморфны (т. е. подразумеваются не только общие законы природы, но и человеческие отношения), поэтому насекомые снабжены «зубами» и нехарактерными для них «глазами».

Советую держать в уме, во-первых, смысл, во-вторых, общие формы предметов, помнить, что линии одинаковы по толщине, но не по значению, и не увлекаться чрезмерно декоративностью.

В Москве всё ещё есть подозрительные улицы, тёмные дворы и неучтённые подворотни. Именно там, а также на людных и светлых проспектах можно найти тайные двери. За ними, скорее всего, вы найдёте то, что ищете. Двери эти на виду у всех, и поэтому не так-то просто их обнаружить. Только секретные знаки и условные метки могут навести следопыта на след. Попробуйте раскрасить пейзаж так, чтобы шифровка была понятна тому, кому это будет необходимо.

Данные рисунки-раскраски — это эскизы для моих работ, которые уже были реализованы в то или иное время. Только года три назад я научилась делать эскизы (до этого я держала идею в голове, но на холсте, как правило, всё сильно менялось, что, конечно, не могло не раздражать, так как в оригинале многие плоскости выклеиваются комиксами, и любые изменения в процессе были зачастую разрушительны). В итоге стало появляться большое количество эскизов — поиском идеальной композиции и идеального цветового решения. И если раньше сохранялось ощущение, что что-то не так, теперь каждая композиция абсолютно точно выверена. В данных рисунках композиция уже найдена, а зрителю предлагается найти идеальные сочетания цветов, и тем интереснее, если тот, кто это будет делать, ранее никогда не видел моих работ.

Механические руки чешут стену.

«Мадонна» — это один из эскизов к проекту «Рамы», который был реализован в галерее Риджина в 2013 году. Рама — самый старый и надежный способ понять предъявленный зрителю образ. Однако образ в изобразительном искусстве все чаще оборачивается слишком хорошо знакомым, почти символом, но опустошенным от частого употребления. Что в таком случае происходит с рамой и нашим пониманием?

Пусть будет жёлтою земля, Оранжевою тож. На ней кружочек-городок, На смайлик он похож. Он не один, их много тут, В них люди добрые живут. А моря будет синим Или зелёным цвет. Совета мы спросить могли б У тихо плавающих рыб, Но они лишь удивлённо взмахнут плавником И не дадут совет, И мы всё решаем сами.

Их маленькие головы сидели внутри, рядом со мной, как и шумные пламенные сердца, чтобы быть оценёнными. Я любил их всех.

Почти всегда работа с новым пространством у меня начинается с его зарисовок. Это помогает лучше запомнить и понять, как оно устроено. Эти рисунки я взяла из своих рабочих блокнотов и перевела их через копирку, опустив ненужные детали, подписи размеров и названия. Здесь представлены разные типы пространств, в которых я уже работала или пока только планирую: галерея, комната, квартирная галерея, мастерская. Зрителям и соавторам предлагается использовать эти пространства по своему усмотрению: продолжать населять их объектами, подписями и обитателями или просто раскрасить то, что уже есть.

Я иллюстратор-фрилансер, учусь в Университете печати, рисую всегда и везде. На выставке представлены мои иллюстрации из авторских книг. Меня вдохновляют музыка, улицы, лица и работа над созданием своих персонажей. В книге «Что снится груше?» есть вырубки, через которые главный персонаж путешествует по книге. История про грушу была придумана эти летом, когда я первый раз осознала, что такое творческое выгорание. Было сложно, но мне помогли книги и наблюдение за простыми вещами.

Мой совет будущему художнику: чтобы научиться создавать интересные проекты, нужно много практиковаться и не бояться пробовать новое.

Этот рисунок — копия картины Питера Пауля Рубенса, основанной на утерянной фреске Леонардо да Винчи «Битва при Ангиари». Поскольку есть вероятность, что мы так никогда и не найдем картину да Винчи (да и существовала ли она?), мы должны сделать всё, чтобы она продолжила жить.

Художники со всего света, я приглашаю вас вставить недостающие кусочки картины и восстановить утерянный шедевр искусства.

Композиция сделана из фрагментов разных моих иллюстраций, объединённых элементами небрежности и экспрессии поп-арт- культуры с выдуманными иероглифами.

Что остаётся от сказки потом, после того, как её рассказали? В. Высоцкий. Алиса в стране чудес

Что мы можем предложить переполненному миру форм? Только форму личной истории автора. Буквально отлить из гипса. Что знает зритель в музее о перформансах и акциях? О ветре, о длине пути, о боли в ногах, об укусах насекомых, о свете сквозь ветки, о прикосновении воды к коже? Что мы знаем об античных греческих скульптурах? Только безрукие гипсовые римские копии. Только тексты, только фотографии и видео — то есть другие произведения протезируют или замещают оригинал. Текст изменяет событие. Становится произведением другого человека, например, отстраняясь от автора. Проявляет собственный стиль, подчиняется языку.

Эта коллекция странных предметов — генеалогическое древо наших вольных и невольных событий, произведений, предрассудков, поэтики, памяти — всего, что движет МишМаш. Гипсовые копии документальных вещей, обнаруженных в природе в нужное время и в нужном месте. Теперь они не просто след. Выйдя из щели между событием и текстом, они становятся отдельным произведением. В этом зазоре, в этой щели, между текстом и нашим событием, возможно, зритель переживёт своё собственное.

Про некоторые вещи можно прочесть текст с сюжетом и иногда разговорами и даже картинками. А про некоторые остаётся только догадываться.

Это рисование всегда сопровождает меня, иногда очень конкретно относится к тому, что делаю, где нахожусь, часто на стадии обдумывания чего-либо в листе может возникнуть несколько тем. Иногда достаю и продолжаю работать с ними в другом качестве, в другой временной ситуации, почти как с раскраской. Каждый рисунок — это скорее не итог, а начало чего-то. Так что о чём они, может решить сам зритель. И продолжить эту игру на пространстве листа или начать новую.

/ Красный цвет — тёплый, яркий, живой, беспокойный, символ опасности или запрета. Красный в интерьере создаёт напряжённость и ускоряет работу всех систем организма, ритм дыхания. Хотя при длительном воздействии может сильно утомить. Красный цвет в интерьере практически всегда выбирают люди эмоциональные. Некоторые оттенки красного и пурпурного воспринимаются как изысканные и повелевающие. Пастельные оттенки красного указывают на замкнутость.

/ Оранжевый цвет в интерьере воспринимается лучше, чем красный. Оранжевая гамма тёплая и уютная, создающая чувство благополучия. Действует на физиологию человека, как и красный цвет, но немного слабее по своим свойствам.

/ Розовый цвет — это женственность, мягкость и нежность. Розовый создаёт ощущение слабости и подойдёт не каждому.

/ Жёлтый цвет стимулирует головной мозг и нервную систему, с пользой действует на зрение, привлекает внимание и надолго сохраняется в памяти. Считается наименее утомляющим. А вот лимонный жёлтый отталкивает. Поэтому не все рискнут купить себе одежду ярко-лимонного цвета или окрасить в этот цвет стены в своей квартире.

/ Золотистые цвета в интерьере покажут стремление к власти, к превосходству над другими. Золотистый цвет добавляет солидность, уверенность и стабильность. Показывает престиж и богатство.

/ Зелёный цвет снимает боль, может успокоить, снять усталость. Зелёный цвет — это свежесть, естественность. Зелёный цвет в интерьере обычно выбирают люди уравновешенные и спокойные. Этот цвет считается спокойным. Зелёный цвет может

восприниматься в сочетании с жёлтым лучше, чем в одиночку. С жёлтым оттенком зелёный может оживиться и стать активным. Многие знают, что зелёный цвет расширяет сосуды. Оливковые тона не только приглушают чистый цвет, но также вызывают успокаивающий эффект. Зелёные цвета в интерьере идеально подойдут для кухни, а оливковые — для спальни.

/ Голубой цвет хорошо успокаивает, снимает напряжение мускулов, замедляет пульс и дыхание.

/ Синий цвет — это ощущение силы, гармонии. Ему присуще релаксирующее действие на нервную систему. Синий цвет способен вызывать спад работоспособности, но в то же время вызывает стремление к чистоте, к чему-то бесконечному и сверхчувственному.

/ Фиолетовый цвет всегда считался несколько тяжёлым. Он угнетает и плохо влияет на нервную систему. Его выбирают люди в период неустойчивой ситуации. Но фиолетовый цвет может активизироваться, если его дополнить зелёным.

/ Коричневые цвета в интерьере практически у всех вызывают ощущение реальности настроения, стабильности. Коричневый в интерьере предпочитают люди с устойчивым положением, но он считается тяжёлым цветом. Иногда коричневый цвет называют мужским. Эта гамма направлена на то, чтобы снизить возбудимость.

/ Чёрный цвет бесподобен при взаимодействии с другими цветами. В чистом же виде при воздействии на человека может влиять как символ бесперспективности.

/ Белый цвет — это чистота и успокоение. Белый цвет в интерьере нужно использовать как дополнительный оттенок к другому цвету.

/ Серый цвет служит атрибутом солидности и благородства (Елена. Из статьи «Как цвета в интерьере влияют на наше настроение», интернет-сайт «Домашний очаг»).

Две главные характеристики творчества Сергея Пахомова с удовольствием афиширует он сам — это абсурд и идиотизм. Их Пахомов амбициозно позиционирует как своё творческое кредо. Что же имеет в виду художник? Этого нам лучше не знать, но всё равно попробуем разобраться.

Значения этих слов иностранного происхождения общеизвестны. Абсурд — бессмыслица, нелепость — произошёл от латинского absurdus, в первоначальном значении — нескладный, неблагозвучный, несообразный. Это нечто напрочь лишённое смысла, да вдобавок ещё и безобразное, то есть не-лепое. Идиотизм — слово древнегреческого корня, к нам пришло из французского языка, где idiot — это слабоумный, дурак, тупица, кретин. Соответственно, искусство Пахомова бес-смысленное, без-образное, без-умное и, как следствие, беспощадное по отношению к зрителю.

Ближайшие культурные аналогии и ассоциации очевидны — театр абсурда, «Идиот» Достоевского, дада и сюрреализм. Но это вершина айсберга, какое-то западное, наносное, даже князь Мышкин и тот из Швейцарии. Пахомов же, вернее, Пахом — наш, квасной, исконно-посконный. Не говоря уже о том, что значительная часть его сценических монологов не поддаётся переводу. Будем копать глубже.

Самый простой путь — найти древнерусский аналог абсурда и идиотизма. Кто же в истории русской культуры самый безумный, бессмысленный и безобразный? Правильно. Юродивый. Словари от Даля до «Историко-этимологического» под редакцией П. Я. Черных в толковании этого слова сходятся в одном: чудаковатый, божевольный, безумный человек,

даже дурачок. Любопытно, что слово «юродивый» позднего происхождения, чаще таких людей называли юрод или урод. В современном языке значение этих слов выхолощено, словари мало помогают понять суть явления. Фигура юрода была одной из самых почитаемых на Руси, достаточно вспомнить собор Покрова Богородицы на рву, который народ упорно называет храмом Василия Блаженного. Простые цифры: известны 247 русских юродов, из которых канонизированы 36, в Византии — лишь четверо, а католическая Европа вовсе не знала такого феномена.

Кто же такой юрод? Это своего рода пророк, неутомимый и беспощадный ригорист, призванием которого является ругаться миру вне зависимости от места и времени. Приведём для наглядности названия треков с диска «Бонча» Пахома и Вивисектора: «Правда для людей», или «Посчитай, Господи». Как ругается Пахом, знает каждый, кто его когда-либо слушал или смотрел. Юрод — это также актёр, потому что ему необходима толпа, зрители, пред которой он глумится и шалует, наедине с собой он не юродствует. Идеальный костюм юрода — нагота. Василий Блаженный также именовался Нагим, описание его иконографии напоминает Пахома на собственном концерте: «Наг весь, борода кудревата...». Речь юрода представляет собой словеса мутные, зачастую он рифмует антитетические понятия: «не князь, а грязь», «какая власть — такая мразь» и т. д. Такую же особенность отметил в текстах Пахома А. К. Троицкий: «Настоящий русский рэп изобрели Пахом и Вивисектор. Как и положено, он бессмысленный и беспощадный». Но это всё внешние характеристики. Главное, что юрод — не от мира сего, то есть он выходит за рамки привычного мира. Ломает, разрушает их, для него становятся относительными общепринятые понятия добра и зла. Маска безумия здесь необходима, как рама для картины, ибо юрод не просто играет, а играет с запретным. Некоторых даже сжигали. Доходило до прямого богохульства: «Пьян быв. Ревёт да ломает, шумит у него в голове — той», — высказался однажды протопоп

Аввакум об Иисусе Христе. Однако в отличие от скомороха юрод не стремится развлечь, скорее, он шокирует, разрушает устоявшиеся нормы. Безобразной наготой — церковное благолепие риз, словесами мутными — филистерскую логику богословской проповеди. Пахом в этом контексте буквально пожирает «норму» светского поведения. Разрушив здравый смысл до состояния Ground Zero, юрод открывает толпе высший смысл. Тактика юродства относительно социальных и религиозных норм подобна тактике разрушения классики авангардом — вспомним «Чёрный квадрат» и поэтические экзерсисы Хлебникова.

Признаем, сегодня юродствует у нас далеко не один Пахом. Этой художественной стратегии придерживается, например, Пётр Мамонов, сыгравший недавно очередного юрода в кино. Типичные юроды — собака-Кулик и Авдей Тер-Оганьян, прославившийся рубкой икон. Пахом иконы не уничтожает, а создаёт свои собственные. Выпускник Московского художественно-промышленного училища имени Калинина, где недавно появился предмет «Иконопись», Сергей Пахомов прекрасно владеет этой техникой наряду с хохломской, палехской и жостовской, в чём можно убедиться на этой выставке, если заранее учитывать культурный контекст (Сергей Куликов).

Фантазии и образы часто помогают развиваться нашей внутренней и внешней работе. Мир грёз может заслонить и даже спасти от угроз реальности. Но у этого, казалось бы, милого эскапизма есть обратная сторона. Когда иллюзии начинают заменять собой жизнь, а фантазия становится агрессивной. Когда мечта врывается в реальность, как террорист-смертник, и смывает выстроенную систему ценностей. Когда она заполняет собой наше хрупкое сознание, нарушая его границы. Зло ли это или же благо? Таким вопросом задаются художники Иван Плющ и Ирина Дрозд в своём новом выставочном проекте. Создавая ситуацию интервенции иллюзии в реальность, художники размышляют о её противоречивости с помощью визуальных образов, аллегоричность и многослойность которых непросты для восприятия, как и определение мечты. Сознание, балансирующее на оттенках серого, без фабульных однозначных принципов — вот история жизни, в которой размыты и перемешаны понятия красоты и уродства, вечности и сиюминутности, правды и лжи, жизни и смерти.

Иван Плющ традиционно использует искусство живописи для выражения экзистенциальных максим. Его искусство про течение времени, однако он не снимает видео — ведь бесконечный фильм снять невозможно. В фильме нужны герои, сюжетные линии, метафоры и суммирующие образы. Поэтому Плющ предпочитает более абстрактные и традиционные для ХХ века медиа передачи подлинных картин бытия —

холсты и пространственные инсталляции. Он выполняет их в виде артефактов, фиксирующих следы жизненных процессов. Насколько ему позволяют разум, память и совесть, Плющ фиксирует очищенную от социальности жизненную динамику как эволюционный процесс. По его версии, современное искусство неспособно вынести столкновения с экзистенциальной сутью бытия. Попав в поле искусства, всё наносное осыпается на пол горкой пепла. Подобно другим художникам, обращавшимся к теме времени, Плющ незаметно смешивает время личное и время историческое. Его персонажи живут вразрез с историческим временем, однако в ретроспективном срезе всё равно оказываются его частью. Плющ стремится уловить и опознать ритм, идущий вразрез с «ходом истории». И найти способ выразить его художественно.

В этой перспективе новая серия живописных полотен Ирины Дрозд оказывается неожиданно серьёзна. Неземные по своей природе видения кристаллизуют саму ткань её живописи, подчиняя себе эмоции и художника и зрителя. Выйдя в другое измерение, художник стремится остаться в нём как можно дольше, зависнуть и сквозь него осознать себя и своё умение творить и мыслить. Познания и навыки видятся ему тогда сквозь призму множащихся пространств и бесконечного многомерного времени, концентрируются как всё новые и новые неведомо прекрасные отражения бытия. Картины оборачиваются словно неким символом классической теории кристаллизации, восходящей к Вертеру, неведомым механизмом, выращивающим магические кристаллы неведомых смыслов.

Удивительно ли, что Иван Плющ и Ирина Дрозд, муж и жена, живут и творят бок о бок? Дополняя друг друга, они, столь разные, движутся в сторону создания новой страницы российского современного искусства. Написанной новым почерком и на новом языке (Дмитрий Озерков).

Дорогие друзья, я нарисовала приятные вещи, спокойные сюжеты. Беззаботность на территории современного искусства звучит достаточно одиноко и хрупко. Раскрашивайте их так, как хотите, будет здорово и солнце, и ночь, или дождь, или татуировки!

Всего хорошего, Автор

Эта картинка о большом мире, где все разные и всё происходит одновременно. Парад людей и зверей, а сверху космос.

Эта картинка о большом мире, где все разные и всё происходит одновременно. Парад людей и зверей, а сверху космос.

Эти рисунки получились в результате соединения эскизов изображений фигур для проекта Leskray.ru и топографических знаков деревьев и другой растительности на местности, выведенных в объём и использованных в проекте «Местность». Это соединение рождает новые ассоциации и широкое поле для раскрасок и интерпретаций.

Знаменитую «Звезду» Ольги Солдатовой знают все, она стала символом художника и её подписью. Звезду носят женщины, мужчины, дети и даже животные. На цепочках, ремешках и просто пристегнув к платью, пиджаку, фартуку или блузке. Теперь же «Звезду» можно, раскрасив, вставить в раму и повесить на стену, сфотографировать и похвастаться результатом на вечеринке в соцсети или оставить нам, а мы о ней позаботимся.

Совершенно одинаковый рисунок повторяется много раз. Ярким цветом закрашены всегда разные медвежата. Ещё несколько на каждом рисунке закрашены в полтона. Всю ситуацию цветной увидеть невозможно. Если сложить кадры вместе, то окажется, что все медвежата — цветные. Но поскольку такого цельного рисунка нет, каждый мишка видит и взаимодействует только с небольшой доступной частью цветной плюшевой вселенной.

В детстве мне говорили, что книжки-раскраски — это плохо, что они для совсем маленьких или для дебилов, неспособных нарисовать что-либо самостоятельно. В книжках для раскрашивания изображались герои сказок, но это в лучшем случае. Как-то у меня с раскрасками не сложилось. Впервые я погрузился в это сомнительное занятие на уроках географии, раскрашивая контурные карты Советского Союза. Без особого желания расцвечивал белые пятна на теле Родины. Позже обратил внимание на схематичные рисунки, отпечатанные на дешёвой бумаге отрывных календарей и научно-технических справочников, — бесцветные чёрно-белые контуры.

Вырванные из контекста изображения теряют свой первоначальный и вообще всякий смысл. Их причастность к специальным знаниям почти улетучивается, но иногда они обретают новое, сакральное значение. Заимствуя эти картинки, я не даю никаких рекомендаций для раскрашивания и предоставляю своим коллегам полную свободу действий.

Серия подготовлена в условиях самоизоляции, и представляет собой размышления о вечном домашнем диско. И отчасти о декадансе. Новые формы самовыражения сейчас, как никогда, актуальны для всех нас, не только для художников.
Всем сидящим дома посвящается.
Основой для серии рисунков послужил танец Буто в рамках проекта "Партитура Движения" ГРАУНД Солянки.

Эти листы — дырки в небе.

Г о г о л ь (падает из-за кулис на сцену и смирно лежит).

П у ш к и н (выходит, спотыкается об Гоголя и падает): Вот чёрт! Никак об Гоголя!

Г о г о л ь (поднимаясь): Мерзопакость какая! Отдохнуть не дадут! (Идёт, спотыкается об Пушкина и падает.) Никак об Пушкина спотыкнулся!

П у ш к и н (поднимаясь): Ни минуты покоя! (Идёт, спотыкается об Гоголя и падает.) Вот чёрт! Никак опять об Гоголя!

Г о г о л ь (поднимаясь): Вечно во всём помеха! (Идёт, спотыкается об Пушкина и падает.) Вот мерзопакость! Опять об Пушкина!

П у ш к и н (поднимаясь): Хулиганство! Сплошное хулиганство! (Идёт, спотыкается об Гоголя и падает.) Вот чёрт! Опять об Гоголя!

Г о г о л ь (поднимаясь): Это издевательство сплошное! (Идёт, спотыкается об Пушкина и падает.) Опять об Пушкина!

П у ш к и н (поднимаясь): Вот чёрт! Истинно что чёрт! (Идёт, спотыкается об Гоголя и падает.) Об Гоголя!

Г о г о л ь (поднимаясь): Мерзопакость! (Идёт, спотыкается об Пушкина и падает.) Об Пушкина!

П у ш к и н (поднимаясь): Вот чёрт! (Идёт, спотыкается об Гоголя и падает за кулисы.) Об Гоголя!

Г о г о л ь (поднимаясь): Мерзопакость! (Уходит за кулисы.)

За сценой слышен голос Гоголя: «Об Пушкина!» Занавес.

Даниил Хармс

Брайтон (Вrighton) — это район в Нью-Йорке, где живут иммигранты из бывшего Советского Союза, осевшие там ещё в 70-е годы и создавшие у океана свой микромир — «Маленькую Одессу», в котором царят своя мода и стиль, свой язык, своя философия и этика. Наблюдать за жителями этого города в городе, рисовать их доставляет мне огромное удовольствие.

Эта серия рисунков была сделана по заказу журнала The New York Times и опубликована в 2012 году. И хотя задание журнала давно выполнено, я снова и снова возвращаюсь на Брайтон погулять, порисовать и навестить аквариум на Кони-Айленде. Приглашаю вас с собой на прогулку. Раскрашивая мои рисунки, пожалуйста, используйте яркие цвета для одежды «дам» (как говорят у нас на Брайтоне), а фон заполните голубыми и серыми тонами, для того чтобы передать близость моря.

Мне мерзок митинг, ужимки эти и прыжки, идите в баню, там ваш мытинг, отмойтесь, грязные щенки.

Владимир Гандельсман

Я уже давно живу в Нью-Йорке. Серию «Абы д'акабы» сделала специально для этой выставки. Так как связь между Москвой и Нью-Йорком я во многом осуществляю через искусство, то мне радостно, что сейчас здесь могу переговариваться с вами.

Мои рисунки с детства называли мрачными, что на самом деле не совсем справедливо — я считаю «мрачные» вещи жизнеутверждающими. Почему? То, что нас окружает и то, что живет в нашем сознании, состоит вовсе не из радуги и цветочков. Если вам удается принять это, принять то, о чем не любят говорить или думать, то, что кажется темным, как неотъемлемую и, возможно, даже наиболее интересную часть нашего мира, вот тогда, мне кажется, вы действительно любите жизнь.

Телармониум (англ. telharmonium) — один из ранних электромузыкальных инструментов, который в 1897 году построил Таддеус Кэхилл. Электрический сигнал звуковой частоты в нём создавался с помощью 145 специальных динамо-машин и либо воспроизводился с помощью рупорных громкоговорителей, либо передавался по телефонной сети абонентам по подписке. Однако аппарат создавал значительную нагрузку на телефонные линии и приводил к сильным помехам. Телармониум использовал аддитивный синтез звука, то есть создавал звук при помощи одного или нескольких генераторов звуковых волн. Он управлялся тремя органными клавиатурами, весил 200 тонн, а его длина составляла около 19 метров. Телармониум стал прообразом электроорганов, в том числе органа Хаммонда. Всего было построено три таких инструмента. На рисунке изображена четвёртая модель телармониума, которую разработал русский инженер армянского происхождения Аким Удайян. Инструмент создавался с 2003 по 2006 год в его московской мастерской. Вместо устаревших 145 динамо-машин Удайян использовал 66 генераторов переменного тока, принцип действия которых был основан на законе электромагнитной индукции, где прямоугольный контур вращался в однородном неподвижном магнитном поле. В отличие от Кэхилла Удайян работал только с двумя клавиатурами. Аналогично клавиатурам первых телармониумов они были динамическими, то есть отвечали на силу нажатия. Характерный щелчок при нажатии клавиши, изначально считавшийся недостатком конструкции, быстро стал восприниматься как часть фирменного звука инструмента. Звучание имело и другие примечательные черты, которые при формальном подходе были бы только техническими недостатками. Диапазон частот телармониума Удайяна раскинулся от 15 Гц до 110 кГц.

Эта картинка-раскраска сделана по мотивам работ чикагского писателя и художника Генри Дарджера и японского художника Кацусики Хокусая. Дарджер известен как автор огромного утопического романа про детей The Story of the Vivian Girls, in What Is Known as the Realms of the Unreal of the Glandeco-Ange- linnian War Storm, Caused by the Child Slave Rebellion, к которому он сделал сотни иллюстраций. Хокусай известен своей графической серией «100 видов Фудзи».

Изображения созданы путём внесения умышленных ошибок в код цифровых изображений. Допускаются любые цвета, и чем ядрёнее, тем лучше.

Об авторе