Художник Михаил Рубанков рассказывает о своей выставке-интервенции «Вдох—Выдох».
Вероника Георгиева: Михаил, ты доволен своей выставкой-интервенцией?
Михаил Рубанков: Я доволен. Нормально все получилось. Даже более лучше, как говорится.
ВГ: У тебя целых два технических образования: по специальностям «электроэнергетика» и «проектирование нефтегазовых объектов». Как получилось так, что ты стал художником?
МР: Просто в то время было, видимо, надежнее и стабильнее получать техническое образование. Что я и сделал в Омске.
ВГ: Ты сейчас полностью перебазировался в Москву?
МР: Я иногда езжу в Омск, но с 2021 года живу в Москве.
ВГ: Пока гуглила тебя, нарвалась на классную работу для BURO с мишками Гамми и стихотворением про унылый баян батарей, которое запомнилось прям с первого раза. Также как и образ расплавленных гамми между батареями, которые потом невозможно отодрать. Это мне как матери двоих детей очень знакомо. И вот после этого рисунка я уже не смогла освободиться от ощущения, что основная тема для тебя — это то, что ты делаешь что-то, ассоциирующееся с радостью и уютом — как эти жевательные мишки или как созданные для нашего комфорта средства передвижения — лифты, — ты делаешь их, наоборот, — объектами тревоги.
Вероника Георгиева: Михаил, ты доволен своей выставкой-интервенцией?
Михаил Рубанков: Я доволен. Нормально все получилось. Даже более лучше, как говорится.
ВГ: У тебя целых два технических образования: по специальностям «электроэнергетика» и «проектирование нефтегазовых объектов». Как получилось так, что ты стал художником?
МР: Просто в то время было, видимо, надежнее и стабильнее получать техническое образование. Что я и сделал в Омске.
ВГ: Ты сейчас полностью перебазировался в Москву?
МР: Я иногда езжу в Омск, но с 2021 года живу в Москве.
ВГ: Пока гуглила тебя, нарвалась на классную работу для BURO с мишками Гамми и стихотворением про унылый баян батарей, которое запомнилось прям с первого раза. Также как и образ расплавленных гамми между батареями, которые потом невозможно отодрать. Это мне как матери двоих детей очень знакомо. И вот после этого рисунка я уже не смогла освободиться от ощущения, что основная тема для тебя — это то, что ты делаешь что-то, ассоциирующееся с радостью и уютом — как эти жевательные мишки или как созданные для нашего комфорта средства передвижения — лифты, — ты делаешь их, наоборот, — объектами тревоги.
МР: Мне сложно комментировать такие вещи. Чаще всего искусствоведы или кураторы гораздо лучше меня комментируют мои работы. Мне кажется, не стоит особо это делать, иначе ты наделяешь объект каким-то определенным смыслом, а на самом деле этих смыслов может быть больше в итоге.
ВГ: Но ты же состоишь в сообществе «База», а ведь вы там очень любите все обсуждать. Что же вы тогда там обсуждаете, если не разные смыслы?
МР: Может быть, наоборот, мы там слишком много всего обсуждаем, так что потом уже не хочется это делать в других местах. (общий смех)
ВГ: Ты участник арт-группы «ПНИ». Это, кстати, существительное или глагол в повелительном наклонении?
МР: Это аббревиатура, которая расшифровывается как «практика нонспектакулярного искусства», искусства невидимого или стремящегося к невидимости. «ПНИ» это такая самоорганизация, в состав которой входят разные художники, в основном выходцы из «Базы». И занимаемся мы по большей части интервенциями, но немного еще выставками в широком понимании.
ВГ: «Нонспектакулярное искусство» — это термин, который, если не ввел, то развил Анатолий Осмоловский, основатель «Базы». Понятно откуда у ваших «пней» корни растут. (общий смех)
МР: Да, да, правильно. Осмоловский один из амбассадоров этого направления в России. Нонспектакулярные объекты есть и на моей выставке «Вдох-Выдох». Они все пронумерованы — рядом с каждым таким объектом наклеен инвентарный номерок, и все номерки сведены в ведомость нонспектакулярных объектов, которая висит при входе. Некая игра, близкая к концептуализму, к бюрократической административной эстетике. Большинство работ экспроприировано из пространства Солянки — к примеру, объект «10 процентов куба» — некий куб, выпирающий из стены, как будто вся остальная его часть замурована в стене. Или еще торчащий из стены кусок канализационной трубы — там тоже проставлен номерок и называется это «Пневмопочта». Или по пути из подвала видны две неровности, они тоже пронумерованы и называются «Объект выпуклости». Это примеры нонспектакулярного искусства, которые незаметно встроены в пространство галереи, но когда ты обращаешь на них внимание и за счет маркировки оно становится искусством, возникает параллельная история — выставка в выставке.
ВГ: Но ты же состоишь в сообществе «База», а ведь вы там очень любите все обсуждать. Что же вы тогда там обсуждаете, если не разные смыслы?
МР: Может быть, наоборот, мы там слишком много всего обсуждаем, так что потом уже не хочется это делать в других местах. (общий смех)
ВГ: Ты участник арт-группы «ПНИ». Это, кстати, существительное или глагол в повелительном наклонении?
МР: Это аббревиатура, которая расшифровывается как «практика нонспектакулярного искусства», искусства невидимого или стремящегося к невидимости. «ПНИ» это такая самоорганизация, в состав которой входят разные художники, в основном выходцы из «Базы». И занимаемся мы по большей части интервенциями, но немного еще выставками в широком понимании.
ВГ: «Нонспектакулярное искусство» — это термин, который, если не ввел, то развил Анатолий Осмоловский, основатель «Базы». Понятно откуда у ваших «пней» корни растут. (общий смех)
МР: Да, да, правильно. Осмоловский один из амбассадоров этого направления в России. Нонспектакулярные объекты есть и на моей выставке «Вдох-Выдох». Они все пронумерованы — рядом с каждым таким объектом наклеен инвентарный номерок, и все номерки сведены в ведомость нонспектакулярных объектов, которая висит при входе. Некая игра, близкая к концептуализму, к бюрократической административной эстетике. Большинство работ экспроприировано из пространства Солянки — к примеру, объект «10 процентов куба» — некий куб, выпирающий из стены, как будто вся остальная его часть замурована в стене. Или еще торчащий из стены кусок канализационной трубы — там тоже проставлен номерок и называется это «Пневмопочта». Или по пути из подвала видны две неровности, они тоже пронумерованы и называются «Объект выпуклости». Это примеры нонспектакулярного искусства, которые незаметно встроены в пространство галереи, но когда ты обращаешь на них внимание и за счет маркировки оно становится искусством, возникает параллельная история — выставка в выставке.
Михаил Рубанков
ВГ: Как началось твое любовное отношение к Коллективным Действиям? Я так поняла, что для тебя очень важна практика КД.
МР: Мне в целом очень симпатичен концептуализм. Мне кажется, что советский вклад в концептуализм был даже больше, чем западный. Несмотря на то, что это направление родилось на Западе в середине 1960-х, а у нас развилось чуть позже. Мне очень близки работы советских концептуалистов первой волны, и не только Коллективных Действий с Монастырским, но и других наших соотечественников. Я не люблю выделять кого-то, но в целом этот подход почему-то мне близок. Не знаю, почему, вроде бы это не мое поколение, и тем не менее. Западный концептуализм — более рафинированный и холодный, будучи ответной реакцией на общество потребления. Сначала эту реактивную функцию так или иначе выполнял поп-арт. Но концептуализм гораздо тоньше, чем поп-арт. А у нас не было общества потребления, а было общество пропаганды и бюрократии, и наш концептуализм был ответом на тот сюрреализм, который возникал в системе. И мне кажется, что как раз сейчас ситуация близится к тому самому торжеству бюрократии, холодной государственной машинерии, и возможно, поэтому сейчас тоже актуальное время для концептуализма.
ВГ: Твои работы не просто напоминают о советском времени, они включают его атрибутику. Тот же лифт, те же кнопки и розетки. И если говорить о преемственности с концептуалистами, то твоя интервенция будто является продолжением инсталляции Ильи Кабакова «Человек, который улетел в космос из своей комнаты», улетел оттуда, а приземлился сюда — с твоими дверями лифтов, подъездными артефактами как проявлением абсурдности ситуации — лифт, который никуда не едет, кнопки, на которые нельзя нажать, и т. д. Сегодня, кстати, День космонавтики. Ты празднуешь?
МР: Нет, я вообще особо ничего не праздную. Я спокойно живу.
МР: Мне в целом очень симпатичен концептуализм. Мне кажется, что советский вклад в концептуализм был даже больше, чем западный. Несмотря на то, что это направление родилось на Западе в середине 1960-х, а у нас развилось чуть позже. Мне очень близки работы советских концептуалистов первой волны, и не только Коллективных Действий с Монастырским, но и других наших соотечественников. Я не люблю выделять кого-то, но в целом этот подход почему-то мне близок. Не знаю, почему, вроде бы это не мое поколение, и тем не менее. Западный концептуализм — более рафинированный и холодный, будучи ответной реакцией на общество потребления. Сначала эту реактивную функцию так или иначе выполнял поп-арт. Но концептуализм гораздо тоньше, чем поп-арт. А у нас не было общества потребления, а было общество пропаганды и бюрократии, и наш концептуализм был ответом на тот сюрреализм, который возникал в системе. И мне кажется, что как раз сейчас ситуация близится к тому самому торжеству бюрократии, холодной государственной машинерии, и возможно, поэтому сейчас тоже актуальное время для концептуализма.
ВГ: Твои работы не просто напоминают о советском времени, они включают его атрибутику. Тот же лифт, те же кнопки и розетки. И если говорить о преемственности с концептуалистами, то твоя интервенция будто является продолжением инсталляции Ильи Кабакова «Человек, который улетел в космос из своей комнаты», улетел оттуда, а приземлился сюда — с твоими дверями лифтов, подъездными артефактами как проявлением абсурдности ситуации — лифт, который никуда не едет, кнопки, на которые нельзя нажать, и т. д. Сегодня, кстати, День космонавтики. Ты празднуешь?
МР: Нет, я вообще особо ничего не праздную. Я спокойно живу.
ВГ: А в лифт тебе не страшно заходить? Вдруг он, как в твоей работе, никуда не уедет?
МР: В детстве у меня был такой опыт, когда мне было лет пять. У нас со старшими друзьями было такое развлечение — кататься на лифтах. Как-то мы пошли кататься на лифтах в соседний район, потому что там были какие-то другие, особенные, не такие как у нас, лифты. И мы там застряли. Я тогда очень испугался. Мне эти лифты потом долго снились. Плюс еще вот эта история, что лифт едет не строго по шахте, а может двигаться вправо или влево. А так как там нет окна, ты не понимаешь, где можешь в итоге оказаться.
ВГ: Вот еще одна работа — рисунок на обоях, где папа с мамой с розетками вместо голов — это тоже какая-то автобиографическая вещь?
МР: Да, нет. Это, в целом, так, размышления. А розетки? Ну, я же все-таки электрик по образованию. (общий смех)
ВГ: То есть, твоя карьера электрика застряла в зоне не починенных вещей. Вернее, они работают, просто по-другому — художественно, скажем так. Не так как сделал бы механик. Но, может, скорее, как буддист? Дзен-буддистская тематика проходит по всем твоим концепциям.
МР: В детстве у меня был такой опыт, когда мне было лет пять. У нас со старшими друзьями было такое развлечение — кататься на лифтах. Как-то мы пошли кататься на лифтах в соседний район, потому что там были какие-то другие, особенные, не такие как у нас, лифты. И мы там застряли. Я тогда очень испугался. Мне эти лифты потом долго снились. Плюс еще вот эта история, что лифт едет не строго по шахте, а может двигаться вправо или влево. А так как там нет окна, ты не понимаешь, где можешь в итоге оказаться.
ВГ: Вот еще одна работа — рисунок на обоях, где папа с мамой с розетками вместо голов — это тоже какая-то автобиографическая вещь?
МР: Да, нет. Это, в целом, так, размышления. А розетки? Ну, я же все-таки электрик по образованию. (общий смех)
ВГ: То есть, твоя карьера электрика застряла в зоне не починенных вещей. Вернее, они работают, просто по-другому — художественно, скажем так. Не так как сделал бы механик. Но, может, скорее, как буддист? Дзен-буддистская тематика проходит по всем твоим концепциям.
МР: Мне близка она. И Роме (Шалганову, сокуратору выставки, ред.) близка. Когда мы с Ромой начали работать над этим проектом, мы поняли, что у нас очень мощная точка соприкосновения, и не стали этому сопротивляться. Я изначально думал это внедрять в коммунальную эстетику, смешивать буддизм в разных формах и всю концептуальную парадигму, и Рома тоже очень этому обрадовался и стал форсировать события со своей стороны. И непонятно, кто на кого влиял, мы как-то вместе это делаем.
ВГ: Твоя выставка на Солянке не просто выставка, а выставка-интервенция. Объекты выставлены не в одном зале, а в разных местах.
МР: Мне с самого начала казалось, что это будет глупо — размещать такую выставку в «белом кубе». Если предположить, что выставка была бы сделана в какой-нибудь галерее Винзавода, например, такого эффекта бы не было. Я специально искал такое место, где были бы лофтовые интерьеры и, желательно, какая-то этажность. И так случайно повезло — я познакомился в Катей Бочавар, и когда зашел в Солянку, сразу понял, что лучше места не найти.
ВГ: Кто входит в группу «ПНИ»? Или это секретная информация?
МР: Из тех, кто участвует в выставке, мы все втроем туда входим — Рома Шалганов, Илья Качаев и я. Илья вообще создатель этой группы. В нее входят еще несколько художников. Вообще до недавнего времени состав группы был плавающим. Человек мог зайти на какой-то проект, а потом выйти. Поэтому я до сих пор затрудняюсь сказать, сколько в ней художников. Есть несколько основных, которые в каждом проекте участвуют.
ВГ: Расскажи, пожалуйста, про вашу выставку-интервенцию в ГЭС-2?
МР: Прошлым летом, когда в ГЭС-2 шел проект «Настройки-2» «ПНИ» параллельно сделали проект «Настройки-2.2». «ПНИ» сделали буклет в стиле дизайна ГЭС-2, разложили там эти буклеты по книжным полкам и лоткам и внесли этим некое дополнение к изначальным «Настройкам-2». Всего там было около десяти работ, и в буклете было описано, как эти работы можно найти.
ВГ: Как быстро обнаружились «не родные» элементы?
МР: Обнаружились быстро — было официальное открытие нашей уже выставки, разным людям были разосланы приглашения, и администрация ГЭС-2 об этом узнала как раз на открытии. Они не понимали, что происходит и в итоге очень быстро все демонтировали. Уволили Илью — он работал тогда в ГЭС-2. Но, в любом случае, это была хорошая реклама, и общественность все равно была на стороне «ПНЕЙ».
ВГ: Так это был скандал! Здорово.
МР: В самом деле, скандал. Хотя мы ничего такого там не делали, никакого вандализма там не было. Все было абсолютно в рамках приличия.
ВГ: Твоя выставка на Солянке не просто выставка, а выставка-интервенция. Объекты выставлены не в одном зале, а в разных местах.
МР: Мне с самого начала казалось, что это будет глупо — размещать такую выставку в «белом кубе». Если предположить, что выставка была бы сделана в какой-нибудь галерее Винзавода, например, такого эффекта бы не было. Я специально искал такое место, где были бы лофтовые интерьеры и, желательно, какая-то этажность. И так случайно повезло — я познакомился в Катей Бочавар, и когда зашел в Солянку, сразу понял, что лучше места не найти.
ВГ: Кто входит в группу «ПНИ»? Или это секретная информация?
МР: Из тех, кто участвует в выставке, мы все втроем туда входим — Рома Шалганов, Илья Качаев и я. Илья вообще создатель этой группы. В нее входят еще несколько художников. Вообще до недавнего времени состав группы был плавающим. Человек мог зайти на какой-то проект, а потом выйти. Поэтому я до сих пор затрудняюсь сказать, сколько в ней художников. Есть несколько основных, которые в каждом проекте участвуют.
ВГ: Расскажи, пожалуйста, про вашу выставку-интервенцию в ГЭС-2?
МР: Прошлым летом, когда в ГЭС-2 шел проект «Настройки-2» «ПНИ» параллельно сделали проект «Настройки-2.2». «ПНИ» сделали буклет в стиле дизайна ГЭС-2, разложили там эти буклеты по книжным полкам и лоткам и внесли этим некое дополнение к изначальным «Настройкам-2». Всего там было около десяти работ, и в буклете было описано, как эти работы можно найти.
ВГ: Как быстро обнаружились «не родные» элементы?
МР: Обнаружились быстро — было официальное открытие нашей уже выставки, разным людям были разосланы приглашения, и администрация ГЭС-2 об этом узнала как раз на открытии. Они не понимали, что происходит и в итоге очень быстро все демонтировали. Уволили Илью — он работал тогда в ГЭС-2. Но, в любом случае, это была хорошая реклама, и общественность все равно была на стороне «ПНЕЙ».
ВГ: Так это был скандал! Здорово.
МР: В самом деле, скандал. Хотя мы ничего такого там не делали, никакого вандализма там не было. Все было абсолютно в рамках приличия.
ВГ: В рамках «приличной несанкционированности»… 2023 год ГРАУНД Cолянка проводит под девизом сообществ. Помимо группы «ПНИ» ты также являешься выпускником другого сообщества — «Открытых студий» Винзавода. Что это за «Студии»?
МР: У Винзавода есть разные проекты. И один из них — «Открытые студии». Это резиденция на полгода. И я ее окончил. Это постоянное пребывание, без ночевок. Ты там работаешь, и есть образовательная программа и разные другие — спикерская, экскурсионная. И вот ты находишься там полгода, целый сезон, а потом снова проходит опенкол, и набирают других участников. Я был в седьмом сезоне.
ВГ: Важную роль в твоих работах играет звук.
МР: Да, это заслуга Антона Мизерова. Он не имеет отношения ни к «Пням», ни к Винзаводу, ни к «Базе». Это композитор, который любит звуковые ландшафты создавать, и который внес очень большой звуковой вклад в выставку.
МР: У Винзавода есть разные проекты. И один из них — «Открытые студии». Это резиденция на полгода. И я ее окончил. Это постоянное пребывание, без ночевок. Ты там работаешь, и есть образовательная программа и разные другие — спикерская, экскурсионная. И вот ты находишься там полгода, целый сезон, а потом снова проходит опенкол, и набирают других участников. Я был в седьмом сезоне.
ВГ: Важную роль в твоих работах играет звук.
МР: Да, это заслуга Антона Мизерова. Он не имеет отношения ни к «Пням», ни к Винзаводу, ни к «Базе». Это композитор, который любит звуковые ландшафты создавать, и который внес очень большой звуковой вклад в выставку.
Побольше узнать о проекте «Вдох—Выдох» можно 10 мая в 19:00 — сокуратор Роман Шалганов проведет лекцию на тему «Художественная практика Михаила Рубанкова: опыт феноменологической интерпретации».
А также 16 мая в 19:00 посетителей ждет кураторская экскурсия.
А также 16 мая в 19:00 посетителей ждет кураторская экскурсия.