Увидеть невидимое и пережить фантомное

О фантомных воспоминаниях и реальных «Мирах, которых, видимо, не было» рассказывает Анна Зайцева, куратор выставки в рамках программы ГРАУНДа «Студенческий май».

ГРАУНД СОЛЯНКА: Как возникла идея выставки «Миры, которых, видимо, не было»?

Анна Зайцева: Художницы, которые участвуют в выставке, – резиденты 10-го сезона «Открытых студий». Я делала им образовательную программу, и как раз в рамках этой программы я их привела в гости к Кате Бочавар, чтобы понять, как работает ГРАУНД Солянка. Во время этой встречи студенты договорились с Катей о том, что они предложат проект для традиционной майской студенческой выставки, которую делает Солянка. То есть все начиналось с экспромта. И когда этот пакт был заключен, я начала интересоваться у художниц, которым предстояла также большая отчетная выставка на Винзаводе, с какими работами, собственно, они собираются участвовать. У нас состоялся очень короткий мозговой штурм, они принесли эскизные решения разных проектов без заранее выбранной темы — просто над чем им было бы интересно, органично работать, и мы сформировали определенный пул работ, которые могли бы сложиться в цельную историю. А уже потом придумали к ней название. То есть сначала было ощущение, что это всё крутится вокруг одного сюжета, а потом уже это ощущение оформилось в слова.

ГС: Ознакомившись с описанием выставки, я обнаружила много совпадений с таким понятием как конфабуляции в психологии — это ложные воспоминания, или сдвинутые воспоминания, в которых факты, бывшие в действительности или видоизмененные, переносятся в другое время и часто могут сочетаться с абсолютно вымышленными событиями. И как же художницы выставки работают с этими воспоминаниями и реконструкциями прожитого?

АЗ: То, о чём ты говоришь, подразумевает различение того, что было на самом деле, и каких-то абсолютно вымышленных событий, и осознанное совмещение одного с другим. Что мне кажется интересным и ценным в том, что делали художницы? Это как раз то, что, во-первых, под вопрос ставится сама возможность достоверно определить, что было на самом деле, а во-вторых, на первый план выходит не понятие вымышленного / бывшего на самом деле, а того, что является для меня реальным. Например, в экспозиции есть работа Ульяны Ёлкиной, которая расположилась на лестнице. Она состоит из пяти скульптур, которые, так или иначе, отыгрывают образ песика — это песик, как воспоминание из детства, и он мутирует, как мутируют все наши воспоминания. Пять агрегатных состояний этого песика она воплотила в полиуретане с текстильными вкраплениями. И каждому из видоизменений этого образа она придала равную материальность. Ключевое слово — «равный». Там угадывается хронология, поскольку песик становится всё более расплывчатым, но нет иерархии правильного / неправильного. Все песики разные, но они в соответствующих точках временной шкалы в равной мере обладали статусом «реального» для носителя воспоминания. Такие механизмы действуют и в нашей индивидуальной памяти, и в коллективной. Чем и интересна такая простая, локальная история, которую вытащила Ульяна. Вот, например, сегодня мы явно переживаем определенную ностальгию по Советскому Союзу…

ГС: Ну, кто как…

АЗ: Да, кто как. Но есть определенная группа людей, которые переживают эту ностальгию. А это ностальгия по чему? Это реальный Советский Союз или это некий сконструированный образ Советского Союза? Вообще-то, конечно, сконструированный, субъективный, как и всё, что производится сознанием человека. Но он является абсолютно реальным, поскольку становится мотиватором совершенно реальных действий.

ГС: Кто-то ностальгирует всё же по двухтысячным. И художницы, которые участвуют в выставке, они всё-таки того поколения, которое никак не помнит Советский Союз, они могут что-то смутно вспоминать о своем детстве, которое пришлось на гораздо более поздние годы.

АЗ: Конечно! Надо сказать, что я всех просила писать комментарии к своим работам от первого лица, чтобы они были как можно более личными, потому что общая рамка этой выставки предполагала подчеркнуто осознанное отношение к субъективности. И как раз работа Даши Арбузовой «Воспоминания о будущем» является показательной в этом смысле. Потому что она действительно создала работу, которая рефлексирует ностальгию по двухтысячным. Интересно, что сама художница эту ностальгию разделяет, но самого времени, в силу возраста, помнить не может. Она родилась в 2001 году. 2000-е, в ее представлении, были отмечены целым комплексом ожиданий и надежд, представлений о том, что почти всё уже, во-первых, хорошо, а во-вторых, будет еще лучше. Визуальным воплощением этого периода для нее является эстетика Frutiger Aerо*. Даша хорошо изучила интернет-течения того времени и из них достает импульсы для того, что делает сегодня.

ГС: Получается, что утопическое фантомное воспроизведение, фантомные воспоминания оказываются более жизнеспособными в таком случае, потому что другого просто нет?

АЗ: Мне кажется, что этот разговор имеет смысл вести именно от первого лица. И должно быть постоянное осознание собственной субъективности. Взгляды могут быть какими угодно, но отслеживание того, что любая концепция, представление о чём-то является проекцией меня, мне кажется, очень важно.

ГС: Еще один момент — такие ложные воспоминания бывают как раз у детей, потому что они еще не очень понимают, как движется время, и не умеют анализировать какие-то важные события. Поэтому их восприятие состоит из ярких фрагментов, моментов жизни, которые накладываются на их психику, на их восприятие, и они запоминают именно это.

АЗ: Я говорю не о ложном и верном воспоминании — всё, о чём я говорю, старается опровергнуть это деление. Важно, что является для человека реальным. В любом случае об этом пусть рассуждают философы, это их хлеб. Но вообще — да, мне представляется не менее актуальным, чем разбирательство в том, где ложное, а где верное, осознание того, что нечто, являющееся сколь угодно ложным, мифическим, вымышленным применительно к прошлому, может оказаться совершенно реальным фактором применительно к настоящему.

ГС: Наиболее документально подкрепленными воспоминаниями на этой выставке мне показались воспоминания, составленные в карты–путеводители из архивных фотографий в текстильных коллажах Лены Шаргановой. Она взяла архивные фотографии и собрала их в некую картину, в некий сюжет, и это стало ее методом.

АЗ: Да, эта работа может быть включена в большой цикл, над которым Лена работает уже не первый год, и который называется «Лучезарный город». Вообще отправной точкой этого проекта был город, в котором она родилась. Это небольшой городок в Тверской области — Нелидово. Там жило несколько поколений Лениной семьи. Его прошлое (я рассказываю, как слышала от Лены, и не претендую на верность) представляет собой показательную историю советского города, который в самом начале впитал в себя все утопические проекты 20-х годов: это была концепция города-сада, которую пытались реализовать несмотря на то, что там сплошные болота, всё это должно было соединиться с очень сильной индустриальной компонентой, там разрабатывались карьеры и прочее. И это была как раз такая раннесоветская утопия — совмещение идеи прогресса и гармоничного существования на природе. Через несколько десятилетий это всё, толком не состоявшись, начало приходить в упадок. Лена в этих своих слоистых текстильных коллажах — слоистых в прямом смысле, потому что она использует ткани разных плотностей, есть какие-то полупрозрачные слои, есть плотные, где-то она использует аппликацию — раскладывает такую же слоистую историю этого города. Она вряд ли интересна кому-то, кто там никогда не жил, но, несомненно, интересна как пример трансформации утопического проекта в какую-то свою противоположность и переплетения этого утопического проекта с судьбами конкретных людей. Потому что, как ты и сказала, художница в коллажах использует много фотографий из своего семейного архива, это ее реальные дедушки, бабушки, прабабушки. И они все будто бредут под сенью архитектурных фантазий Якова Чернихова — оказываются прохожими на улицах со зданиями, напоминающими конструктивистскую архитектуру.

ГС: А вот совсем уже нереальная история — работы Юли Дибровой, такие кракозябры, одновременно напоминающие и бактерии и словно что-то знакомое, живое, а с другой стороны, в какой-то момент они превращаются уже в совершенно неживые организмы. Откуда они пришли, эти существа?

АЗ: В наших внутренних беседах мы для простоты называли это «печень». «Где у нас будет печень?». Эта работа лучше всего вписывается в тот контекст выставки, с которого я начинала. И ты очень точно отмечаешь, что это то ли живое, то ли не живое, и вообще оно не пойми какое. Юля, как человек философски очень хорошо образованный, задается вопросом о том, можно ли говорить о чем-то объективном там, где мы имеем дело с человеком, с его суждением, мнением, взглядом, слухом и так далее. И есть, казалось бы, такое объективно существующее понятие, явление, как «природа». Но «природа» — это конструкт, продукт определенной стадии развития человеческой культуры. Это синтетическая вещь, синтетическая в том смысле, что понятие природа синтезировано из определенного ряда философских идей. И поэтому даже самое природное является синтетическим. И эти Юлины объекты, которые так напоминают нечто органическое, принципиально сделаны из синтетических материалов. Это очень изящная и чувственно ощутимая проблематизация этой «органики»: насколько природное является природным, или оно всё-таки является продуктом нашей концептуальной деятельности?

ГС: Да, Юля их смоделировала. И их, кстати, очень хочется потрогать.

АЗ: Да, потрогать и ужаснуться верности своей догадки. Потому что это обманка, и ты уже издали понимаешь, что оно только похоже на природное, но таковым не является. Если ты дотронулся руками, то окончательно это понимаешь. С другой стороны, это не только про ужаснуться, но и про обрадоваться: оно не скользкое, не липкое, а, кстати, сказать, очень приятное на ощупь. Юля нашла потрясающий материал, кажется, лаки… Двойственные чувства вызывает эта работа.

ГС: Расскажи, пожалуйста, коротко о видео-работе «Стояние. (Осень)» Оли Михальчук. Там героиня стоит вечером на улице, не шевелясь, и вокруг нее происходит какая-то жизнь.

АЗ: Это самая, мне кажется, поэтическая работа на этой выставке, и всегда ужасно сложно поэтическое произведение раскладывать на составляющие. Это видео с саундтреком из «Времен года» Вивальди, «Осени», определенным образом переработанной. Мы видим огромное дерево, шевелящуюся на ветру крону, это вечер, уже довольно темно, под деревом неподвижно стоит девушка, смотрит в камеру, вокруг нее, время от времени, то исчезая из кадра, то появляясь в нем, бегает собака, которая занята своими делами. Ну, как это объяснять. Это всё равно, что поэзию пересказывать своими словами. Здесь есть мир, который живет своей жизнью, он не враждебен и не эмпатичен по отношению к героине. Они просто не соприкасаются. Помнишь, как устроены портреты Эдварда Мунка? Почему я, например, могу долго на них смотреть? Это про человеческое одиночество на фоне мира, у Мунка фигура никогда не соприкасается с окружающим фоном. Она как бы подвешена в нем и никак не закреплена. Нет контакта. При том, что он пишет не обобщенные образы, он пишет конкретных людей с конкретными портретными чертами. И ты понимаешь, что это реальные люди, вокруг них реальный мир, но нет никакого контакта между миром и вот этим замершим человеком — там как будто прослойка из вакуума. Иногда человеческая фигура у него обведена контуром, который дополнительно отделяет ее от всего окружающего. И вот Оля Михальчук, как мне кажется, про это же. Поэзию нельзя объяснять логически. Я могу объяснять ее только через другую поэзию.



Выставка «Миры, которых, видимо, не было» идет до 23 июня включительно.