На Страстном бульваре дарят незабываемые впечатления

Чтобы лето запомнилось даже тем, кто не на море, ГРАУНД Солянка предлагает продлить его остаток танцуючи. В рамках акции «Лето в Москве» на Страстном бульваре бесплатно проходит «Партитура движения» — один из самых культовых проектов ГРАУНДа, клуб рисовальщиков медленно движущейся натуры. Проект начинался как одноразовая акция, но длится уже восьмой год. Что вызывает такой невероятный интерес, рассказывает участница, танцовщица Татьяна Ромодина.

Вероника Георгиева: Таня, ты участница «Партитуры движения» — проекта, ставшего знаковым для ГРАУНД Солянки. Когда ты присоединилась к этому проекту?

Татьяна Ромодина: В 2020 году. Это был ковидный год. Первая моя сессия была в оффлайн, но была также трансляция, так что художники онлайн тоже делали с меня зарисовки. А позвал меня Никита Петров, актер и хореограф. Он сам участвовал в этом проекте. В какой-то момент они искали танцовщика, и он предложил меня.

ВГ: И как прошла первая сессия, какие у тебя были ощущения?

ТР: Я предварительно задавала очень много вопросов, потому что изначально проект предполагал именно танцовщиков Буто. Никита как раз преподает Буто, и он давал нам классы. Но я всё-таки не идентифицирую себя как танцовщика Буто. Есть люди, которые очень углубленно погружены в эту практику, а я для меня это один из десятков других практик, которые я пробовала в своей жизни. Я понимаю суть, но практики было не так много, и я ощущала некоторое волнение по поводу того, насколько я буду там органична.

Я спросила, будет ли музыкальное сопровождение. Оказалось, что нет. И в принципе, это логично: если это танцовщики Буто, то для них это не так важно. Но мне показалось, что для атмосферы и для рисовальщиков, да и для танцовщика музыка может помочь, поэтому я притащила свою колонку. До этого музыкального сопровождения не было, и это был первый кейс, когда на «Партитуре» звучала музыка. С тех пор на сессии стали приглашать саунд-дизайнера, который работал как бы параллельно с танцовщиком. Такая вот тандемная работа. Танцовщик не подстраивается под музыку, и музыка не подстраивается под танцовщика, это стало парной, интересной в процессе работой.

Мне уже даже сложно вспомнить, какая была тогда музыка, но я помню, что мне было очень интересно. Когда ты в замедленном движении, время по-другому ощущается. Два сета по 45 минут это много, если ты двигаешься на Скорости 1. Но это так не ощущалось, потому что внутри я занималась своей задачей. Это всегда похожая история.

Вот недавно на Страстном бульваре на акции «Лето в Москве» мы представляли «Партитуру», и я в первый раз в рамках «Партитуры» двигалась не в тепличных галерейных условиях, а просто на бульваре, где люди проходят и периодически останавливаются. И тоже было ощущение, что время идет быстрее. Кажется, что прошло минут 20, половина времени, а уже всё, говорят, стоп. Первая сессия завершена.

Это всегда удивительно, потому что кажется, наоборот, должно быть тяжелее, сложнее, ты ведь движешься очень медленно, и это мышечное напряжение — это тяжело. Но есть стремление, чтобы одно движение проистекало из другого. То есть, нет этого сброса, когда посередине ты резко ускоряешься и просто меняешь позу. Ты постоянно двигаешься на одной скорости. И вроде бы должно быть ощущение «когда же всё это кончится?». А мне, наоборот, кажется, что прошло меньше времени. И я для себя ответила, почему так происходит — за это время, а 45 минут это прилично, я меняю максимум четыре позы. Вот ты стоял, вот ты сел, вот ты лег и снова сел. И уже всё. И твоему мозгу сложно осознать, что ты успел сделать только какие-то четыре смены, а уже всё.

ВГ: Да, интересно работает время. А что значит Скорость 1?

ТР: В актерской практике это одна из первых базовых вещей, которые актеры пробуют. Особенно, когда группой работают, меняют скорость от 1 до 10, чтобы как-то синхронизироваться по темпу, найти какую-то общую скорость, пробуют разное. Скорость 1 — самая медленная, когда ты практически не двигаешься, самое минимальное, еле заметное движение. Скорость 10 — самая большая скорость на сегодняшний день.

ВГ: А когда ты двигаешься, ты думаешь о том, какое будет твое следующее движение? Ты что-то планируешь?

ТР: Я уже давно поняла, что это невозможно. По крайней мере, в этой практике это невозможно спланировать, даже если мозгом я придумала какой-то, как мне кажется, комфортный переход, тело решает по-другому. Мышцы оказываются просто не способны выдержать то, что ты придумал мозгом. И когда ты на такой медленной скорости двигаешься, то твое тело решает, куда дальше пойти. Путь ощущается в моменте. Я могу принять решение, что хочу уйти на другой уровень, например. Но то, как я уйду на другой уровень, это уже решает тело в моменте, когда мышцы оказываются в этом положении. Это очень сложно спрогнозировать. Более того, если в моменте мышцы чувствуют, что больше не могут, можно, конечно, найти какой-то выход, но может и измениться стратегия, и перехода на другой уровень не случится, а случится переход обратно. Тут скорее такая игра происходит. Иногда я пользуюсь этим для того, чтобы себя саму заинтересовать, смогу ли я сейчас из этого положения выйти так, чтобы не упасть или так, чтобы не лечь. То есть это некое исследование своего собственного тела, его пределов. И если планирование и происходит, то ситуативное.

ВГ: Обычная практика танцовщика это всё-таки танцевать на сцене, когда люди на тебя просто смотрят. А в «Партитуре» люди тебя рисуют. Это как-то влияет на твою свободу или несвободу движений, на твои мысли?

ТР: Первое, что мне сказали, когда я пришла на «Партитуру» — это то, что мне не нужно подстраиваться под рисовальщиков. И это, мне кажется, очень важная часть проекта. Например, условно натурщицы — я сейчас фантазирую, я не в курсе, но, как я понимаю, они всё-таки задают какую-то форму, являются объектом для художника, цель которого — отработать свои навыки. Здесь другая история — танцовщик существует отдельно, и рисовальщики существуют отдельно. И задача рисовальщиков — уловить форму, движения. У танцовщика вообще-то не стоит задача сделать для рисовальщиков удобно.

Единственная здесь синхронизация, наверное, в скорости. Что понятно. Если мы совсем быстро двигаемся, ухватить что-то просто невозможно. Я помню, что в первые разы у меня была мысль о том, чтобы быть удобной для рисовальщиков с точки зрения каких-то поз, чтобы им было это интересно, но у меня это очень быстро выветрилось. Очень быстро фокус внимания переместился на свою собственную задачу. Что мне в этом интересно, и мне кажется, здесь это так работает: если мне самой интересно двигаться, то и рисовальщикам интересно рисовать. Каждый занимается здесь своим делом, и мне кажется, что подстройка может даже мешать, по крайней мере, в моем случае.

Я понимаю, что когда я не фокусируюсь на рисовальщиках, а фокусируюсь на том, что делаю я, когда потом я смотрю на рисунки и фотографии, потому что фотографы тоже приходят поснимать, я удивляюсь тому, как это интересно выглядит. Хотя в моменте я решала свою задачу — как сделать так, чтобы не рухнуть, или как сбалансировать свое тело, чтобы равномерно распределилась нагрузка, и одна часть тела не уставала больше, чем другая.

ВГ: Когда ты смотришь на изображения себя, тебя что-то удивляет? Или, может быть, расстраивает? Или всё всегда нравится?

ТР: Меня удивляет, как они успевают. Еще меня удивляет разнообразие техник. Была, например, девушка — я не помню, к сожалению, как зовут — так вот она рисовала тушью и, по-моему, гелевой ручкой. И она каким-то образом форму, то, как располагаются основные части тела — ноги, туловище, руки, — рисовала мазками туши, а потом уже дома тонкие линии дорисовывала гелевой ручкой.

Некоторые рисовальщики рисуют и бросают листы на пол, а потом собирают, потому что, несмотря на то, как медленно танцовщики двигаются, темп для рисунка очень высокий.

Очень сложно успеть зарисовать. Так что мы существуем очень в противоположных концах шкалы скорости: мы движемся супермедленно, а они работают на максимальной скорости, потому что даже минимальное движение усложняет им работу.

И техники у всех очень разные. Кто-то, несмотря на высокую скорость, очень детально прорабатывает, прорисовывает каждый пальчик. Кто-то работает широкими мазками. Один раз меня сильно удивило, что несмотря на то, что я постоянно двигалась, не стояла ровно и точно в таком ракурсе не держала голову, одна девушка нарисовала мой портрет. Мне казалось, что это невозможно, потому что голова была всё время в разных положениях. И уж портрет нарисовать. Сейчас покажу. Он тут рядом.

ВГ: Удивительно, да.

ТР: И такая детальная работа… Мне совершенно непонятно, как это было возможно, при том, что здесь внизу даже есть зарисовки того, как я двигалась. То есть очевидно, что я не стояла на месте. Ну и он действительно похож.

ВГ: Мне как раз хотелось спросить, хочется ли тебе иметь эти рисунки? Есть ли процесс обмена?

ТР: Есть группа, где художники выкладывают свои рисунки после сессии. Кто-то хочет делиться, кто-то не хочет, и это абсолютно нормально, потому что для кого-то это просто тренировка, а кому-то приятно, чтобы рисунки увидел и смог скачать танцовщик. Мне всегда очень радостно, если художники делятся. У меня даже папка отдельная есть на компьютере, где я сохраняю по папочкам с именами рисовальщиков их рисунки.

Вот этот портрет девушка оставила и ушла после первой сессии. Другая женщина уговорила организаторов, чтобы мне его запаковали, и я его могла забрать. Есть очень благодарные такие рисовальщики. Эта женщина не знала, как меня отблагодарить, и начала доставать из сумки всё, что у нее было: Держите, вот подставка для телефона, косметичка… В общем, очень забавно было. Это было как раз на Страстном. Люди были очень благодарны за такой проект и за то, что эта практика вообще случилась.

ВГ: Подожди, я не поняла женщина, которая стала доставать косметичку, хотела тебе что-то из нее подарить?

ТР: Ей хотелось как-то отблагодарить меня за сессии, просто что-то подарить, и то, что у неё было, то мне и подарила. Это очень трогательно.

ВГ: Действительно трогательно… Таня, получается, ты первая, кто привнес в проект музыку, но ты еще и открыла сезоны на бульваре. Потому что до этого семь лет все рисовали внутри или в онлайне, а это, как я понимаю, первый раз, когда «Партитура движения» вышла в паблик. Тебе страшно было? Или не страшно? Чем отличались галерейные ощущения от бульварных?

ТР: Конечно, сильно отличаются, потому что в галерее это закрытое пространство, это, можно сказать, тепличные условия, где люди пришли конкретно на этот проект, все знают, зачем они здесь. А тут, помимо тех людей, которые регулярно ходят в Солянку, пришли люди, которые увидели просто анонс события на сайте проекта «Лето в Москве», и это, конечно, совершенно другая аудитория, для которой это знакомство с проектом.

Более того, есть очень много участников, которые просто случайно оказываются, просто проходят мимо. Кто-то задает вопросы, кто-то просто снимает. Что-то интересное происходит, они снимают это на телефоны. Художники и рисовальщики тоже ходят по Москве, и они видят: Ого, мольберты! Остановились, сколько-то порисовали, пошли дальше.

В какой-то момент я почувствовала себя как в вагоне метро, когда ты едешь и видишь кого-то, кто сильно отличается от других. Например, человек с зелеными волосами. Ты посмотрела на него, но не смотришь на него на протяжение всей поездки. Посмотрел, разглядел все его интересные аксессуары, и дальше сидишь, занимаешься своими делами. Вот и здесь также прохожие, они как бы зацепились взглядом, посмотрели на тебя, поняли, что происходит, и идут дальше.

У меня было ощущение сначала, что, может быть, будет неловко. Это не перформанс, где все стоят, и ты на сцене, специально организованной для этого пространства, ты не в толпе. Вот ты начал танцевать, и никто не смотрит на тебя, как на сумасшедшего, потому что все видят, что что-то организовано, но не совсем понятно. Чтобы себе помочь, я хотела поставить музыку на первой сессии, потому что если пространство не ограничено стенами, его всегда можно ограничить музыкой или каким-то декором. Есть подиум, и это тоже определенное ограничение пространства, но музыка это тоже обозначение того, что здесь что-то происходит. И там, где эта музыка слышна, где она громче всего, — там место условно-сценическое. Но произошла интересная ситуация. Я даже спросила у рисовальщиков, не будет ли им мешать музыка, потому что музыка у меня странноватая. Я их предупредила, что мне кажется, что она мне может помочь, но если их она будет раздражать, мешать, они могут подойти и убавить или выключить звук. Но музыка решила всё сама.

Первые, наверное, минуты три она играла, а потом выключилась по абсолютно непонятной причине. Но этого времени хватило. Это случилось через секунду после того, как я почувствовала, что уже поймала какое-то состояние, и уже в процессе. То есть, я подготовилась, а это было как бы вступление. Дальнейшие 40 минут были без музыки, и было великолепно, я двигалась под шум города.

А на вторую сессию я позвала своего друга, который барабанил и тоже таким образом помогал мне настроиться, и это была, конечно, совершенно другая сессия. Потому что под живой звук. Он еще там где-то звучал голосом, помогал мне и тоже был частью процесса. Такой саунд-дизайн в исполнении барабана и вокала.

ВГ: На бульваре люди сидели, как и в галерее, по 45 минут с перерывом?

ТР: Были люди, которые пришли конкретно на это мероприятие. У них была цель попасть на «Партитуру движения», и они оставались. Помимо них, было еще много просто ситуативно заинтересованных лиц, которые тоже присоединялись — кто на пять минут, кто на десять, кто на пятнадцать, кто на минуту, но всё равно задерживались, и они тоже были участниками процесса. Было очень много заинтересованности в проекте. Кто-то уже был в галерее и участвовал до этого, но были и новые люди, которые как раз и интересовались, спрашивали, как попасть, где подписаться, про систему абонементов, если они захотят на регулярной основе ходить.

ВГ: Кто-то из них подарил тебе рисунки?

ТР: Я вот забрала портрет, который показала. Я сама никогда не запрашиваю рисунки. Сейчас в нашем таком цифровизированном мире самое удобное, и для меня, и для рисовальщиков, просто оцифровывать и выложить рисунки. Они делятся ими в интернете, что на самом деле супер-удобно, потому что это не захламляет пространство. Плюс у них есть возможность выбрать, что им самим нравится и чем бы они хотели поделиться.

ВГ: Таня, а как ты сама себя определяешь, чем занимаешься? Ты танцовщица, хореограф?

ТР: Я обычно говорю одно слово — «перформёр». Его придумала одна моя подруга. Такого слова с буквой «ё» и ударением на последний слог не существует, есть слово «перформер». Просто она один раз ошиблась и сказала «перфóрмёр», и я сказала, что мне это нравится, потому что этого слова нет, у него нет определения, и это значит, что я могу быть кем угодно.

Но вообще мне комфортнее всегда определять себя через глаголы, через то, что я делаю, нежели через то, кто я. Я иногда участвую в постановках как танцовщица, как артистка физического театра, я веду телесные практики, практики свободного движения и пластические лаборатории с моими коллегами и подругами из пластической труппы «Рома Ф.», где мы зовем взрослых людей в течение месяца поисследовать какую-то тему, и затем у нас перформанс из того, что мы наисследовали.

На Страстном бульваре ждем вас на «Партитуре движения» 6 августа с 17:00 и каждое воскресенье в самом центре Москвы — историческом здании ГРАУНД Солянки на Китай-городе в 15:00.