Обычно проходное пространство лестницы превратилось в ГРАУНД Солянке в кокон с 90 картинами — инсталляцию художника Арсения Сергеева, работающего под псевдонимом YARKY.
Арсений Сергеев
Вероника Георгиева: Что означает твой псевдоним – YARKY?
Арсений Сергеев: Это супербуквально моя суть, как слова, которые по большей части являются звукоподражанием. «Бар-ра-бан» это предмет, который издает именно такой звук. Мне очень нравятся яркие цвета. И построить свой образ исходя из своих цветовых предпочтений непросто. Например найти себе одежду подходящего цвета — это настоящий квест. Видимо, считается, что человек мужского пола должен выглядеть как воробышек: всё должно быть серое, коричневое, бежевое, черное. В крайнем случае, кирпичного цвета. Хорошо, грязно-оранжевого. Ладно, может быть еще темно-синего. Почему так? Ну, и вообще, жизнь должна быть интересная и яркая всегда. Как-то надо… не глушить себя, если такая возможность есть. И если ты чужие границы не нарушаешь, делай так, как тебе нравится. Выгляди так, как тебе хочется выглядеть. Ярко!
ВГ: Мне сразу захотелось что-то поярче надеть. Полностью с тобой согласна — яркое всегда улучшает настроение. На твоей выставке в ГРАУНД Солянке среди ярких работ есть целая подборка чисто черных овалов. Откуда они? Почему они такие?
АС: Это проект для городских пространств, который я затеял довольно давно, в 2017 году, называется «Отсчетные точки». Точки в подавляющем большинстве текстов традиционно черные. У студентов, которые приходят ко мне на первый курс, я всегда спрашиваю: черный и белый это цвета? Они конечно чувствуют подвох. Конечно, это тоже цвета, но очень специфические. В сознании многих людей эти цвета вычитается, это что то отдельное от хроматического спектра. Черный это абстракция отсутствия света. Такое вообразить довольно сложно. Свет присутствует везде во Вселенной. Доминирующий цвет во Вселенной, кстати, — бежевый. А белый это, соответственно, абстракция света как такового. Прямой абсолютный свет опять же видеть не безопасно — в основном мы наблюдаем отраженный свет. Одновременно черный и белый содержат в себе весь спектр. Все остальные цвета располагаются между этими двумя точками. Поэтому, да, концептуально это две важные абстракции в нашем уме, в реальности этого нет. Так же как, например, в реальности нет линий, все что мы видим всего лишь пятна света. Это люди придумали, особым образом выделять длинные пятна и назвали их линиями.
ВГ: Постой, а как же, к примеру, ветки деревьев, которые я вижу сейчас из окна, они не линии?
АС: Это пятна! Пятна такой причудливой формы. Провода это тоже пятна в смысле восприятия на сетчатке глаза. Так же и точка — это абстракция. В действительности просто очень маленькое пятно. Для нас размер имеет значение: большие пятна — мы их так и называем. А маленькие пятна мы называем точками.
Возвращаясь к моим черным точкам — традиционно они круглые. И мои точки существуют не на плоскости листа, но в пространстве города, поэтому они как бы в ракурсе, повернуты и потому овальные.
Вот я живу в Москве, городе, построенном по концентрической схеме. И всё и вся перемещается здесь по радиусам и кольцам. Грубо говоря, в основе плана Москвы лежит круг. Он неправильный, если смотреть на карту. Все ее «кольца» шибко неровные. Да и в метро кольцевая линия не круглая. Это условность схемы. На самом деле это довольно-таки прихотливый контур. Так вот, эти «Отсчетные точки» должны были появляться в районе выходов из метро по кольцевой линии.
Метро для меня — лиминальная зона. Вся наша деятельность так или иначе связано с коммуникацией, а в метро такой шум, что эта коммуникация затруднена. Там происходит некая остановка твоей жизни: поезд движется, все грохочет, а у тебя пауза, ты в основном неподвижен. Понятно, что люди читают, смотрят интернет, те же у кого нет книжки или телефона там «зависают», делать-то нечего. Мы перемещаемся из одного места в другое, делая пространственный скачок. Выход из метро — реальная отправная точка для наших последующих действий.
ВГ: Как неожиданно! Я не думала, что от черных овальных «точек» в Солянке мы вдруг перескочим в московское метро!
АС: Для меня черная точка это портал. И я хотел отметить эти зоны перехода из лиминальности в зону действий, зону операбельности. И дальше я понял, что «отсчетная точка» может появиться и быть везде, где хочется, где ощущается переходная зона.
ВГ: Я не знала, что твои интересы, как художника, выходят за пределы мастерской и выставочного зала.
АС: В целом, мне максимально близка работа на улице. Мне кажется, что это правильная вещь с точки зрения разговора со зрителем. Я долго работал как паблик-арт и стрит-арт куратор, и мне очень нравится работать в открытых пространствах, с масштабом, со спецификой городской среды. Поэтому для меня, например, лестница — это самое удачное место в ГРАУНД Солянке для моей выставки. Оно суперспецифичное. Там сложности с освещением, там куча каких-то рельефов, там всё какое-то непрямое.
Катя (Катя Бочавар, директор ГРАУНД Солянки, ред.), крута уже потому, что у нее нет выставочных пространств — белых кубов. Такие элементы возможны только изредка. Вот сейчас как это сделано? Это некие фрагменты белого куба в экспозиции Юрия Злотникова, которые обеспечивают ровный фон для его работ. Но всё равно они погружены в специфическое пространство исторической архитектуры. Поэтому, конечно, Солянка — уникальное место в плане показа искусства. Это большой тренд. Всякий раз, когда я наталкиваюсь на сайт-специфичные проекты, даже в помещениях, они меня потрясают.
Искусство в белом кубе находится как бы в безвоздушном пространстве. Ты вроде как должен его воспринимать as is. Но на самом деле всё искусство в высшей степени контекстуально зависимо. И так было всегда. И изъятие его из контекста реальной жизни, перемещение в условный контекст галереи, это относительно недавний прием, тоже связанный с абстракцией. Как только появилась корпоративная абстракция — color field painting, hard-edge painting (живопись цветового поля и живопись жесткого края, ред.) — вот тогда белый цвет стал важен. Появились такие же контексты, такие же белые корпоративные пространства — нейтральные, никакие. Это синхронно с увлечением дзеном и медитацией в Европе после Второй мировой войны. И это всё понятные вещи. Просто наша психика уже в ХХ веке находилась на пределе эмоциональных и ментальных перегрузок. Наш мозг не очень приспособлен для такого. И сейчас мы с этим тоже не очень то справляемся. Сейчас можно прожить жизнь вообще не проснувшись. За твое внимание идет страшная борьба, и остановиться, для того, чтобы сосредоточиться на себе и понять, чего ты хочешь, что тебе надо, очень трудно. Ты просто выживаешь в этих бурных потоках информации, получается вынырнуть из них только на какое-то время. И абстрактное искусство это для меня благостная пауза, остановка, способ выдохнуть: я здесь, сейчас, в данный конкретный момент существую, чувствую, думаю, ощущаю себя.
ВГ: Арсений, твоя выставка проходит параллельно с выставкой Юрия Злотникова. Есть ли, на твой взгляд, какая-то перекличка между твоими работами и его работами?
АС: Конечно есть. Это очень правильное решение Кати Бочавар. Моя выставка должна была пройти на три месяца раньше. Катя сказала: «Не стоит тебе выставляться с молодыми постконцептуалистами. Подожди, будет Злотников, это как раз твое». Она очень точно всё понимает. Злотников для меня очень важный художник, и его «Сигнальные системы» это потрясающий проект. Особенно в контексте российского искусства. Человек, который радикально, жестко рвет с любыми нарративами. И это для него органично. Он сосредоточен, только на том что его интересует, и только этим и занимается. Это невероятное мужество и геройство, делать такое в 1960-е годы. Это сейчас кажется: ах, это была Оттепель. Ничего подобного! Цензура была колоссальная. Достаточно поинтересоваться что было вокруг выставок в Манеже (1962) и в павильоне «Пчеловодство» (1975), или почитать про «бульдозерную выставку». Мало того, в нашей литературоцентричной культурной традиции ненарративное искусство — заведомо провал. Ты неудачник, потому что это мало кому понятно, мало кому интересно, и большинство считает, что ты просто… голый король. И оценить то, что ты делаешь, могут два-три человека, если ты их еще найдешь. И то что Злотников нашел какой-то баланс между творчеством и заработками, и так много сделал просто поразительно. Его «Сигнальные системы» — высочайший образец абстрактного искусства, сопоставимый с тем, что происходило в послевоенном искусстве во всем мире.
И у меня естественные переклички с тем, что делал Злотников, как абстракционист этого чистого, сущностного порядка. Я тоже работаю с базовыми элементами, с ненарративным дискурсом. Меня всегда это завораживало: форма как таковая, цвет как таковой. Но я не очень это осознавал. На меня тоже влияли и учителя и мои родители. Мама говорила: просто читай стихи и делай иллюстрации. А мне это было совсем неинтересно. И уже в этом перекличка. Или, например, я тоже не смешиваю краски на палитре, как у Злотникова у меня краска из тюбика. Все сложные цвета результат наложение и просвечивания сквозь друг-друга базовых цветов. Как будто бы хаотические структуры его картин перекликаются с моим методом экспонирования — из множества работ получается одна большая картина-инсталляция, где разные структуры взаимодействуют друг с другом. И всё это ритмически организовано, как сетка которая обнимает это сложное и прихотливое пространство.
ВГ: Да, соседство с Юрием Савельевичем обязывает!
АС: Злотников очень серьезный художник, он на самом деле разговаривает о таких понятиях как архитектура, человеческие массы и потоки. Вот он о чем, на мой взгляд. В экспозиции не случайно появляются работы Якова Чернихова. Понимание того, что общество это структура, город это структура, архитектура это структура, и между ними происходит сложное взаимодействие.
Все находится в непрерывном движении. Мы просто верим в то что город стоит и ничего с ним не происходит. Мы просто ходим и смотрим на свои шнурки, а если посмотреть рядом, то можно увидеть трещины на асфальте — движение почвы происходит непрерывно, поэтому, кстати, приходится менять асфальт или перекладывать плитку.
ВГ: Арсений, свою инсталляцию ты только что назвал сеткой. То, что ты называешь сеткой, я для себя назвала коконом. Когда поднимаешься по лестнице, ощущение, по крайней мере, у меня было, что я нахожусь в некоем коконе цвета, который меня как бы окутывает.
АС: Да! Совершенно верно. Тебя должно охватывать, До недавних пор это лестничное пространство оставалось проходным. Катя Бочавар сделала его экспозиционным. И другие художники располагали свои работы там точечно. Мне же хотелось было освоить пространство тотально. И черные работы удачно вписались. Их тут девятнадцать, и нет ни одного похожего овала. Я их вырезал вручную, и поэтому они все немного кривые. И это такая метафора. Мы говорим, что люди не похожи друг на друга, и в то же время все мы похожи — у нас у всех есть руки, ноги, голова и тд. Так же и эти овалы. Овал часто — форма портрета, начиная с эпохи Рококо и заканчивая фотографиями на могилах.
ВГ: Твоя выставка называется выставкой прото–форм и мета–слов. Прото–формы мы вроде рассмотрели, а что насчет мета–слов?
АС: Как будто бы слова это то, чем мы думаем. Конечно нет. Мы думаем очень синкретично, и образами, и звуками, и тактильными ощущениями, но хорошо осознаем только слова. Многие наши мысли звучат у нас в голове как текст. И мне интересно разобраться еще и с этим. Слова — это не мое, мне это очевидно, но я хочу разобраться и поставить какую-то точку для себя. Есть визуальная поэзия. Есть большой раздел искусства, где слова это основа. Концептуальное искусство, например. Это с одной стороны. С другой, есть например художник Дэвид Шригли. У него особое чувство юмора. Все его работы это сочетание текста и картинки. Он как раз вскрывает то, как мы думаем. Мы выстраиваем какие-то фразы, но что они вообще значат? И он – раз так – и открывает нам абсурдность всех наших лингвистических построений, наших диалогов, словесных рефлексий. Мне же интересна первооснова слова. Произнесенное вслух слово — просто колебание воздуха. Написанное на бумаге слово всего лишь серия значков. Однако же за этими колебаниями воздуха, за этими сочетаниями букв стоит невероятная сила. Вообще-то, и политика совершается через слова, и новости это слова, всякого рода манипуляции это слова. Зависимости одних людей от других построены на словах. Все продажи осуществляются через слова. Короче, слова это сущностные штуки. И мне было важно заглянуть в эту бездну, чтобы от нее отшатнуться.
ВГ: Когда я поднималась по лестнице на открытии, я чуть не споткнулась, и из всего кокона выделилась одна картина «Тьфу-тьфу-тьфу». Я даже не поняла, что произошло раньше — я споткнулась и увидела картину, или увидела картину и споткнулась (общий смех).
АС: Это смешно. Я это буду рассказывать — хорошая шутка. Да, очень часто в социальном пространстве и в своем собственном мы оперируем словами. И мне интересно увидеть, что из себя представляют элементы, единицы речи. Это пороговое состояние… Но тут я могу увлечься и уйти в рассуждения о Сае Твомбли, который как раз..
ВГ: Как раз хотела тебя спросить о нем…
АС: Ты всё четко чувствуешь. Ты великий зритель, видишь даже такие связи… Сай Твомбли в своих работах показывает, как абстрактное становится конкретным. Он останавливается в тот самый момент, когда возникает слово или образ. Как только появляется что-то напоминающее письмо или какой-то узнаваемый изобразительный мотив, он останавливается. Так он показывает пороговое состояние перехода из чистой моторики в сообщение. В этом плане он абсолютнейший, невероятный гений, и я снимаю перед ним шляпу. Эта его стратегия в каком-то смысле вдохновляет меня на то, как я работаю с текстом. Я уже на другой стороне этой границы, и мне интересно, как слово обретает смысл, в какой момент это происходит.
ВГ: То есть, ты работаешь со словом как с абстракцией?
АС: Да, для меня слово это, в первую очередь, абстракция, какие-то значки, какие-то звуки. В какой момент появляется смысл? Один из очагов смысла это повтор: повторяя, мы настаиваем, а значит, тут что-то есть.
ВГ: Вот например твоя работа «Целую целую». Непонятно, то ли «целУю целУю», то ли «целУю цЕлую».
АС: Ну да, «плАчу плАчу» или «плачУ плачУ». Омографы — слова, которые пишутся одинаково, но имеют разное значение. Через ударение или благодаря контексту, мы считываем смысл слова. Слово интересно как единица смысла. Интересно, как оно болтается в пустоте, и как оно как абстрактная сущность вдруг переворачивается и становится смыслом. Или вот слова-вопросы. Это тоже по сути то, чего нет. Это изобретение людей. Когда мы говорим «камень», мы говорим о существующем в реальности предмете. А вопросы существуют только у нас в голове, и для них придуманы специальные слова. Смешнее всего то, что мы можем задать вопрос любым словом, в том числе, и вообще словом техническим. Что такое «И»? Просто звук, одна буква.
Но при помощи этого звука/одной буквы мы можем задать совершенно конкретный вопрос, для этого просто нужен контекст. У каждого из зрителей он свой, и благодаря этому каждый считывает свои уникальные смыслы в абстракции. И этот момент можно пережить просто столкнувшись с моей работой, потому что она — триггер. «ЯСНО», «МОЖНО», «ОДНАКО» — это такие супер-обобщения, и в соединении с черным квадратом это уже взгляд в бездну интерпретаций, которая в нем содержится.
Обобщение и супер сила, и один из главных дефектов нашего мышления: мы постоянно обобщаем. Слова как раз в силу своей абстрактности помогают нам совершать ошибку неконкретного мышления. Мы живем в реальном мире. Пред нами встают реальные вопросы и реальные задачи. И как только мы начинаем при решении реальных вопросов использовать абстракции, мы тут же рискуем сделать ошибку. Для меня здесь очень интересная граница возникает. Понятно, что абстракция это инструмент манипуляций. Мы понимаем, что ножом можно хлеб порезать, а можно человека убить. Нож это не плохо и не хорошо. Но важно осознавать, что слова не безобидные и совсем небезопасные вещи.
ВГ: Арсений, вопрос про процесс — ты делаешь эскизы или это всегда полная импровизация?
АС: Я конечно делаю эскизы, Много эскизов. Уже целый контейнер эскизов накопился. Идея ко мне приходят во время движения, и чаще всего в метро. Большая часть того что показывается на выставке, придумано в метро. Я легко могу сделать в этой «зоне отчуждения» пять или шесть рисунков за поездку. Не знаю, как для кого, но для меня это пространство размышления. Там ничего не отвлекает, и ты просто обязан сфокусироваться, а блокнот у меня всегда при себе.
ВГ: Ты что-то ожидаешь от зрителя?
АС: Ничего не ожидаю. Полная свобода и необязательность восприятия того что я делаю. Выясняется, что запросов у людей очень много и они очень разные. Люди, в основном, и отличаются друг от друга именно запросами — что они хотят и как они действуют, а не тем, как они выглядят. Я создаю рекурсивные объекты для самообращения к себе. То есть мне нравится думать, что я создаю для зрителя момент остановки, выдоха, возможности подумать о себе, текущем моменте, окружающем пространстве
ВГ:Тогда, что ты ожидаешь от себя? Ты, считаешь ты уже добился того, чего ты хочешь? Ты чувствуешь ту свободу, в которой ты хотел бы пребывать?
АС: Да. Делать искусство — это и есть то желаемое состояние, в котором мне приятно, легко, и я испытываю чрезвычайное удовольствие. Я практикую медитацию. Медитирую каждый день просто, чтобы чувствовать себя в порядке. Иначе у меня непрерывная тревога. И сейчас у меня есть искусство — идеальный инструмент, чтобы находится в балансе и осознанности, как бы затаскано это не звучало. Начиная с ковида я стал совсем другим человеком. Мои работы — зеркала, в которых нельзя отразиться. Это пространство для того, чтобы остановиться и подумать о себе. Что ты такое? Что у тебя происходит? Что для тебя важно и что неважно? У БГ довольно точно, хоть и пафосно по нынешним временам:
«Недаром в доме все зеркала из глины, Чтобы с утра не разглядеть в глазах Снов о чем-то большем».
ВГ:Твои овалы очень напоминают как раз зеркала.
АС: Да. Это зеркала для того, чтобы смотреть не на то, как ты выглядишь, а на то, что ты чувствуешь, как ты мыслишь, что на тебя действует в этом реальном мире. По сути, я настраиваю медитативные пространства. Но поскольку они находятся в пространстве реальности, перегруженном нарративами, необходима остановка «обезьяньего ума» (в среднем в минуту к нам в голову приходит около 50 мыслей), необходимо отключение нарративов, необходима способность дистанцироваться от слов. Один из эффективных инструментов медитации: когда к тебе приходит мысль, которая тебя беспокоит и тревожит, ты говоришь себе, «это мысль, я думаю». Так ты выстраиваешь дистанцию не даешь нежелательной мысли захватить тебя целиком. Таким образом я избавился ОКР. У меня было обсессивно-компульсивное расстройство, в слабой форме, но меня это изводило. К тебе приходят ужасные мысли, и ты не можешь от них избавиться. И ты делаешь «тьфу-тьфу-тьфу», а потом строишь из них системы кратные трём — ужас!
И вот эта возможность отстраниться, сделать паузу, почувствовать себя… И если это происходит, значит человек заскочил на ту же волну на которой я. Самые прекрасные моменты, когда ты придумываешь — это невероятное удовольствие. И, конечно, когда ты реализуешь. Потому что мысль, которая придумана, начинает тебя жечь: это возможно, но этого еще нет. А вот когда ты это исполняешь, овеществляешь, то обретаешь невероятную стабильность. Потому что это всё я, мое продолжение. Меня становится чуть больше, чем мой собственный объем. И скорее всего, коллекционеры, которые у меня покупают работы, чувствуют что это может быть частью и их пространства. Для меня коллекция искусства это тоже набор зеркал, в пересечении отражений которых коллекционер фокусируется как сущность, достраивает себя, свою идентичность. Мой point of interest — внимание, сосредоточенное на сущностных вещах. То, что нас окружает — это часто то, что быстро проходит, быстро меняется. На это трудно опираться — земля буквально уходит из-под ног. Однако же при помощи искусства можно себе напомнить, что это не всё — есть еще и «твердые вещи», добротные точки отсчета и опоры.
Самые влиятельные художники для меня это «сущностные художники», они работают за пределами сиюминутности, актуальности, работают с тем, что будет всегда — жизнь, смерть, линия горизонта, пространство, предмет как таковой, свет… И этого очень много. Меньше всего меня устраивают художники, которые работают с «актуалочкой». Это безусловно нужно и важно, и это скорее регистрация истории, чем серьезный разговор о том, как чувствовать себя хорошо, быть в балансе, получать удовольствие от жизни. А история это одно сплошное зло. Одно зло сменяет другое, а ты своим вниманием только напитываешь это зло, принимаешь его на себя, становишься его частью. Мне кажется, что один из путей иметь желаемый нами мир — это настраивание дистанций и выстраивание сообществ. Мы это можем на самом деле. Художник это как раз пример самостоятельности: он берет и делает то, чего нет, сам выстраивает свой собственный мир. И это модель. Мы обо всем можем договориться, как раз словами, и строить жизнь так, как мы хотим. И я не думаю, что это нужно кому-то делегировать.
Ждем вас на выставке Арсения Сергеева «Знаки для людей» до 22 апреля включительно.